Юрий Шамшурин - В тайге стреляют
— Отложить!
— Назар Никифоров недавно был ранен вражеской пулей. Сейчас он залечивает рану и пришел на заседание.
Назарка встал, расстегнул полушубок и пригладил волосы. Парни и девушки с любопытством уставились на него.
— Не волнуйся! — подбодрила его соседка, и Назарка с благодарностью взглянул на нее.
— Итак, товарищи, задавайте вопросы, — предложил Синицын, зачитав Назаркино заявление.
— Социальное происхождение твое, Никифоров! — спросил паренек, которого только что приняли.
Назарка не понял вопроса, смутился, виновато заморгал глазами. Потом обратил свой взгляд к Синицыну, ища у него поддержки.
— Отец у тебя кто: тойон, князец, богатый человек, скота много имеет, хамначитов держит? — пряча улыбку, поинтересовался секретарь.
— Э, какой там тойон или князец! — взмахнул здоровой рукой Назарка и даже засмеялся. — Отец страшно бедно жил! Скота совсем не было. Хлеб маленько сеял. На озера уже хотел укочевать, рыбой кормиться. Меня в хамначиты тойону Уйбаану отдали. Работать там много заставляли. Старик Уйбаан сердитый был, а сын его Байбал — еще хуже. Ругался и бил всех. Сильный. Вы слышали про него — бандитский отряд Цыпунова. Командиром у них он, Павел.
Назарка увлекся воспоминаниями и рассказывал о своем прошлом. Его слушали внимательно. Поведал Назарка своим новым друзьям о гибели матери и сестер, описал, как ходил на разведку в стан белобандитов, в Бордон.
Наконец Назарка умолк, поправил косынку, на которой была подвешена рука, и осмотрелся.
— Отец в наслеге по-прежнему горб гнет? — поинтересовались от окна.
— Э, нет! — спохватившись, воскликнул Назарка. — Совсем забыл! Отец сначала в отряде Павла был, потом с красными ушел, с отрядом Пешкина.
— С отрядом Пешкина? — переспросила девушка с таким видом, точно она ослышалась. — Правда?.. Так и мой папа в отряде Пешкина! На прошлой неделе письмо от него было.
— Орская, о постороннем потом! — одернул ее Синицын.
Когда вопросы к Назарке иссякли и все в его биографии было выяснено, слово взял Христофор. Выступать он любил и произносил длинные речи.
— Товарищи! Я думаю, что нам совершенно очевидно, кого мы в данный момент принимаем в нашу ячейку эркасээм — семнадцатилетнего красноармейца Назара Степановича Никифорова. Он с малых лет познал подневольный труд, издевательства и побои негодяя-тойона. Он мужественно сражался с белобандитами, собственной грудью отстаивал завоевания рабочего класса и трудового крестьянства. Сегодня он среди нас лишь потому, что ранен. Командир и товарищи отзываются о нем хорошо...
— Принять! — крикнула девушка, сидевшая рядом.
«За» проголосовали единогласно. Назарка вытер со лба пот, подвигал шеей: воротничок почему-то стал тугой и стеснял дыхание.
— Поздравляю! — Девушка дружески протянула Назарке руку, и он ощутил на своей ладони твердые бугорки ее мозолей. — Значит, вас Назаром зовут, а меня — Ниной. Отец мой тоже в отряде командира Пешкина. Вместе будем ждать. Я вам потом папино письмо прочитаю.
Назарка смотрел в лицо девушке. Пережитое располагало к тому, чтобы с кем-то поделиться своими думами.
— Однако, скоро война кончится! — заметил Назарка. — Вы, наверное, тоже помогали нам против белых?
— Конечно! Мы с девчатами для красноармейцев шили одежду и белье, — не без гордости сказала Нина.
«Может, мою гимнастерку шила?» — мелькнуло у Назарки.
Назарка медленно шел домой, с хрустом проламывая прохудившимися ичигами застывшие лужицы. Настроение у него было приподнятое. Новые, радостные мысли теснились в его голове. И было их так много, и были они столь разнообразны, что сразу и не разберешь, о чем, собственно, думается.
У ворот Назарка остановился. Окна были черные, неживые. Матрена Павловна давно спала. Назарка решил не беспокоить старушку и не спеша пошагал к обрывистому берегу реки.
— Нина, — раздумчиво произнес он имя девушки с большими, удивленно смотревшими на мир глазами, помолчал и повторил: — Ни-на!
И почему-то стало грустно.
Глава девятая
— Получай! Береги! Храни! — движением бровей выделяя каждое слово, произнес Синицын.
Он встал, выдержал продолжительную паузу, подчеркивая этим значимость момента, и протянул Назарке комсомольский билет. Тот осторожно, кончиками пальцев, взял маленькую красную книжечку с отогнувшимся уголком, внимательно осмотрел ее, развернул, перечел написанное и положил в нагрудный карман гимнастерки. Долго и старательно застегивал пуговицу. Лицо его было серьезно, губы плотно сжаты.
— Если пуля в сердце попадет, тогда, может, потеряю! — торжественно проговорил Назарка. — А пока живой...
— Садись, — кивнул на стул Синицын, — потолкуем по душам. — Он вдруг засмеялся, стянув к уголкам глаз озорные морщинки. — Некоторые парни бунт против моего имени поднимают! Как же так, мол, комсомольцы — народ неверующий, а у тебя имя от основателя религии происходит — Христофор. Папа и мама, отвечаю, несознательными были, не предполагали, что их сынок секретарем ячейки станет, — и уже совершенно иным тоном поинтересовался: — Что о дальнейшем загадываешь, Никифоров, как жизнь свою строить намечаешь?
— Я? — Назарка нахмурил лоб, глянул на будто врубленное углом переносье Синицына. — Куда отряд — туда и я! Скоро рана заживет. Пожалуй, через месяц совсем буду здоров.
— А если к нам в ячейку? О переводе договорились бы...
Назарка улыбнулся и покачал головой:
— Нет, я с отрядом!
— Жаль! — вздохнул Синицын и откинулся на спинку стула. Помолчав, передвинул поближе к собеседнику жестянку с табаком. — У нас ведь тоже работы невпроворот. Сам знаешь, только-только организовываться начали. По наслегам бы тебя отправили, якутскую молодежь агитировать и поднимать.
— Верно, — согласно кивнул Назарка. — В городе комсомольцы все, однако, русские, а в наслегах, пожалуй, из якутов в эркасээме никого еще нет. Наверное, и о комсомоле-то не слышали.
— Здорово, если бы молодежь помогла там в распределении сенокосов. Тойонов поприжать, вековые традиции поколебать!
По коридору простучали каблуки. Дверь распахнулась. В комнату вошел Чухломин. Потухшая трубка, зажатая в уголке рта, плавно покачивалась в такт шагам. На впалых щеках его, как всегда, полыхал нездоровый румянец.
— Здравствуйте, молодежь! — сказал Чухломин.
— Здравствуйте, товарищ комиссар! — по-военному ответил Назарка, встав и выпрямившись.
— Ишь ты! — с улыбкой глянул на него Чухломин. — Какой герой вымахал! Орел, прямо — орел!.. Посмотрел бы ты на него, Синицын, когда он впервые к нам попал. Маленький, пришибленный какой-то, как зверек перепуганный, озирается, по-русски ни бельмеса. Одет в рвань несусветную... Чем сейчас занимаешься, Никифоров?
