Юрий Шамшурин - В тайге стреляют
— Здравствуйте, товарищ комиссар! — по-военному ответил Назарка, встав и выпрямившись.
— Ишь ты! — с улыбкой глянул на него Чухломин. — Какой герой вымахал! Орел, прямо — орел!.. Посмотрел бы ты на него, Синицын, когда он впервые к нам попал. Маленький, пришибленный какой-то, как зверек перепуганный, озирается, по-русски ни бельмеса. Одет в рвань несусветную... Чем сейчас занимаешься, Никифоров?
— Э, так себе, товарищ комиссар! Лечусь, — пробормотал Назарка, чувствуя себя в чем-то виноватым перед Чухломиным, и в сердцах добавил: — Медленно заживает! Больно еще шевелить. — Он коснулся пальцем повязки и поморщился.
— В комсомол приняли уже или только готовите? — повернулся Чухломин к Христофору и кивнул на Назарку.
— Только что вручил Никифорову билет... К нам бы его, по наслегам!
— По-русски хорошо научился? — согнав с губ улыбку, спросил Чухломин. — Грамоте по-настоящему уразумел: читать, писать, считать?
Он чиркнул спичку, принялся не спеша раскуривать трубку, а глаза исподлобья, не мигая были устремлены на Назарку, словно ощупывали его.
— Вроде бы все понимаю, товарищ комиссар. Стихотворения люблю.
— Добре! Пойдешь со мной! — тоном, не допускающим возражений, произнес Чухломин. — У меня теперь новая должность — председатель Чека, Чрезвычайной Комиссии по борьбе с врагами Советской власти... Пока рану залечиваешь, помогать мне станешь. Дело это сложное, хитрое.
Чухломин встал, протянул Синицыну сухую горячую руку и пошел к выходу. Назарка послушно пошагал сзади, внимательно рассматривая высокую нескладную фигуру комиссара. Тот усиленно размахивал руками, и худые лопатки попеременно остро выпирали из-под суконной гимнастерки. В дырки, образовавшиеся на локтях, проглядывала нижняя рубашка. На брюках- галифе виднелись большие, неуклюже пристроенные заплаты.
— Вам бы тоже новую форму, товарищ комиссар, — поравнявшись на улице с Чухломиным, вполголоса заметил Назарка. — У вас тоже порвалось.
— А? Заплаты, говоришь?.. Успеется, — рассеянно ответил Чухломин. После продолжительного молчания он сказал, опустив ладонь на плечо парня: — Хотя... Мало мне жизни осталось, Никифоров. Совсем мало — с заячий хвостик! Лично мне ничего уже не надо... Для Советской власти, большевистской партии успеть бы сделать как можно больше полезного! Возможно больше! — И такая тоска послышалась в голосе этого человека, что Назарке стало не по себе.
— Лечиться надо, товарищ комиссар! — искренне желая Чухломину самого наилучшего, посоветовал Назарка.
— Милый мой мальчик! — Чухломин привлек к себе Назарку и горько усмехнулся. — В мире нет лекарства, которое совладало бы с этой проклятой болезнью... Вы, молодые, создадите новую жизнь, построите коммунизм, тогда и с чахоткой научатся бороться. Да и сама болезнь, пожалуй, к тому времени исчезнет: не станет условий для ее возникновения. И будут о ней вспоминать, как о кошмарном прошлом, как о многом плохом, порожденном неравенством, отчего вы навсегда избавитесь.
Солнце приятно пригревало спины. Они неторопливо шли вдоль тихой пустынной улицы, направляясь к реке.
Природа стряхнула с себя зимний покров. Вдоль берега, под крутым обрывом, зеленели тальники, увешанные нарядными сережками. В березах и лиственницах забродили живительные соки. Почки набухали и становились клейкими. Лес наполнился волнующими запахами и звуками. Лишь широкая река сверкающей белой подковой охватывала город. На голубом фоне неба утесы, отвесно падающие в воду, как бы передвинулись ближе к окраинным домишкам. В пронизанной солнечными лучами вышине распластал крылья неподвижный коршун.
Чухломин и Назарка вышли к обрыву, остановились, залюбовавшись величественной панорамой закованной в лед реки, от которой наносило свежестью и прохладой. В сморщенных ветром заберегах, словно опавшие листья, осин, купались солнечные блики-серпики. Вытаявшие из-под снега торосы горели холодным рубиновым пламенем. Острые грани их ореолом окружало сияние. Издалека можно было подумать, что вся долина реки наполнена разноцветными огоньками, которые, затухая в одном месте, с новой силой вспыхивали в другом.
— Ну, пошагали, Никифоров. Теперь эти красоты навсегда наши. О них еще напишут поэты!
Чека разместилась в конторе бывшего острога. На пригреве вдоль стены трава уже выкинула из земли изумрудную щетинку. По площади, позвякивая боталами, бродили отощавшие за зиму коровы, жадно выщипывали первую зелень. Тут же лениво бродила собака. С боков ее клочьями свисала шерсть.
В кабинете Чухломина было светло и пусто. Ничем не прикрытый стол, несколько скамеек, табуреток — вот и вся обстановка. В окне между рамами жужжала и билась о запыленные стекла проснувшаяся муха. На противоположной от окна стене лежали дрожащие прямоугольники солнечного света.
— Раздевайся, Никифоров, и садись! — сказал Чухломин и выложил на стол трубку, кисет, спички. — Разговор у нас предстоит большой и серьезный,
Назарка сел в простенке между окнами, где было попрохладнее, свернул папиросу и притих. Не такой человек комиссар, чтобы заниматься праздной болтовней. Чухломин, волоча ноги, ходил по комнате и попыхивал трубкой. Руки он сложил на пояснице и безостановочно шевелил пальцами.
— Это факт: Советская власть прочно утвердилась по всей стране, — покашливая, говорил Чухломин. — Лишь в закутках, вроде нашего, остатки белогвардейщины еще огрызаются и делают попытки причинить нам вред. Впрочем, и в глухомани Красная Армия допевает отщепенцам отходную. Товарищ Ленин уже новую внутреннюю политику объявил. Поэтому войну можно считать законченной. Однако враг, Никифоров, не замирился. Нет! — Чухломин взмахнул трубкой, из которой серой струйкой посыпался пепел. — Он затаился, притих, замаскировался до поры до времени. По-моему, они способны выжидать годами, десятилетиями подходящий момент, чтобы внезапно нанести предательский удар и свергнуть Советы. Враги будут прикидываться нашими искренними друзьями. Они переменят свое обличье подобно хамелеонам, запасутся фальшивыми документами и, где только представится возможным, станут пакостить нам. Недруги наши всеми способами будут пробираться в большевистскую партию, в эркасээм, в органы государственного управления, с тем чтобы взорвать нас изнутри.
Назарка слушал Чухломина, и ему становилось страшно — сколько же у власти рабочих и крестьян явных и скрытых противников! Удастся ли справиться с ними?.. Как бороться с контрой, что ей противопоставить? Чухломин сел рядом с Назаркой, намял в трубку очередную порцию табака. Взмокшее от пота лицо его было точно смазанное маслом.
