Рассказы о потерянном друге - Рябинин Борис Степанович
Мать Вовки работала уборщицей, а отец — слесарь с Балтийского завода — давно воевал на фронте. Вовка целыми днями был предоставлен себе. Но он не терял время попусту, и, когда загремели первые выстрелы на Выборгской стороне, а затем немцы обрушили с воздуха свирепый шквал бомб на Ленинград, Вовка первый из сверстников в своем дворе вызвался дежурить вместе со взрослыми, чтобы предупредить распространение пожаров.
— Ты же еще мал! — сказали ему в штабе противовоздушной обороны, когда Вовка явился туда.
— Я — пионер, — строго ответил Вовка.
А теперь о спасении Чапы. Собственно, все с этого и началось. С него, пожалуй, следовало бы начинать и нам…
Вовка бежал стремглав по улице, прижимаясь к стенам домов, озираясь по сторонам, чтобы не попасть в руки дежурных, и торопясь поскорее добежать до своих ворот. Вверху жужжали самолеты, где-то неподалеку рвались бомбы, зло и часто огрызались зенитки, земля содрогалась от гулких ударов.
Во время налетов полагалось прятаться в убежище. Но разве Вовку удержишь? Только силой можно было заставить его отсиживаться в подвале. А тут еще как назло налет застал далеко от дома, его пост на крыше пустует, и Вовка чувствовал себя солдатом, спешащим на выполнение боевого задания.
Внезапно бомба рванула за углом, зазвенели выбитые стекла. Вовка присел, как заяц, затем, резонно рассудив, что второй раз бомба в то же место не падает, по крайней мере за один заход, бросился прямиком через эту клубящуюся мглу из пыли, обломков дерева и земляной крошки, продолжавших сыпаться сверху. Он бежал берегом Мойки и вдруг услышал: кто-то плещется в воде. Потом донеслось жалобное повизгивание. Вовка остановился, прислушался, затем заглянул через парапет: так и есть, на воде виднелась голова собаки, мокрая, несчастная, с испуганными глазами.
Собака была оглушена и тонула. Очевидно, взрывной волной ее смело в воду, и теперь она тщетно била лапами, заплескивая себя брызгами. Вот несчастье! Острая жалость захлестнула Вовку. Он сбежал по гранитным ступеням к самой воде, но собака была далеко, не дотянуться. Плавал Вовка отлично, он не медлил. Бултых в чем был, сложив руки рыбкой, нырнул, вынырнул и поплыл, уверенно загребая…
Через минуту собака была на берегу. С Вовки текли потоки воды; он стал отжиматься, расшнуровал ботинки и выплеснул из них воду. Пес тоже отряхивался, не спуская благодарных глаз со своего спасителя. Вид у собаки был довольно жалкий, но Вовка не замечал этого. Он был рад, что спас животное.
— Ну что, испугался? — ласково сказал Вовка.
Рыжая псина дернула обрубышком хвоста.
— А хвост-то тебе что, осколком отхватило? — посочувствовал Вовка, но тут же понял, что сказал глупость: короткохвостых собак он видал и раньше.
— Куда же теперь ты, а? — снова проговорил Вовка, кончив шнуровать ботинки. — Давай беги домой!
Кстати, и налет кончился, опасность миновала для обоих. Но рыжая псина не уходила. Как прилипла!
Так, нежданно-негаданно, Вовка Клягин обзавелся собственным четвероногим приятелем, который отныне повсюду сопровождал его, как Санчо Панса Дон-Кихота.
Собака пристала к нему, и тщетно было бы гнать ее. Да, признаться, Вовка и не пытался этого делать: ему льстило, что она сразу признала его за хозяина, беспрекословно подчинялась ему, только в одном ставила всегда на своем: куда он — туда она. Впрочем, и это нравилось Вовке. Приятно щекотало сознание своего человеческого превосходства: не случись он, Вовка, поблизости — утонула бы рыжуха, и все, конец, амба, как говорят матросы. А Вовка спас, вот он какой, он все может! Видали, как он плавает брассом? Он и кролем умеет. Кончилась бы поскорей война, чтоб опять начали проводить спортивные соревнования. Вовка обязательно будет в них участвовать по плаванию, в составе юношеской команды. Он и спасение собаки рассматривал как своеобразную тренировку «в боевых условиях». Словом, как видите, чувствовать себя человеком оснований у Вовки было более чем достаточно.
Собака по всем признакам была бездомной. Прежние хозяева ее, может быть, уехали, эвакуировались, как многие, кинув животное на произвол судьбы (уж до собак ли тут!), а может, были убиты, дом, возможно, разбомбило — долго ли? Жаль, собаки не умеют говорить, а то рассказала бы.
От прежней жизни у собаки оставался лишь добротный кожаный ошейник. На нем, на металлической бляшке, Вовка прочитал выгравированное с красивыми завитушками: Ч-А-П-А.
Вовка даже сразу не понял, что это имя собаки: уж очень смешное — Чапа! Но потом быстро привык к нему, оно хорошо запоминалось и скоро стало даже нравиться ему. Ча-па. Ча-па. Придумайте-ка лучше! Чапа, Чапа, Чапа, Чапа!..
После своего чудесного спасения собака никак не могла унять своей радости. Она вертела обрубком хвоста, стоило Вовке лишь повернуть голову в ее сторону, ловила каждый его взгляд, жест, улавливала даже перемены настроения.
Не хочешь, да полюбишь такое существо, сам привяжешься к нему, и спустя немного времени Вовка без колебания заявил, когда кто-то спросил, чей это пес: «Моя собака».
Вовка не разбирался в собачьих породах, лишь потом какой-то сведущий человек объяснил ему, что Чапа — чистокровный эрдельтерьер («Есть такая служебная порода, Применяемая в военных целях», — пояснил говоривший), и, видать, очень хороший эрдельтерьер, дрессированный, раз понимает каждое слово.
Нет, конечно, Чапа каждое человеческое слово не понимала, все-таки собака не человек, но угождать всем желаниям своего юного хозяина умела с поразительной быстротой и точностью.
Вовка был горд вдвойне: пес породистый, да еще из тех, что «применяются в военных целях». А сейчас как раз война — значит, такие, как Чапа, могут принести большую пользу.
— А кормить чем будешь? — спросили Вовку товарищи. В городе уже начинался голод, хлеб и другие продукты выдавали строго по карточкам и ограниченно.
— Прокормимся, — уверенно, тоном взрослого, ответил Вовка и положил руку на голову Чапы, как бы давая понять: не бойся, со мной не пропадешь…
Вовка решал этот вопрос очень просто: кусок себе, кусок Чапе. Матери нет, на работе, все равно никто не увидит, ругать будет некому. И потом — за что ругать: раз друзья, — значит, все поровну.
Собак и кошек в Ленинграде становилось все меньше и меньше. Понемногу пропадали голуби, воробьи, галки. Говорили, что их ловят и едят: голод-то не тетка! Но Чапа благоденствовала. Правда, с течением дней бока у нее тоже западали все больше, шея становилась тоньше, и этого не могла скрыть даже сильно отросшая шерсть; худел и Вовка, но он утешался мыслью, что так, худому-то бегать легче.
Ну, а чем утешалась Чапа, про то знает лишь она. Наверное, тем, что для животного самое главное, самое-самое наиважнейшее, без чего никакая собака жить не может: у нее есть хозяин, который любит ее, заботится о ней, дает ей пить-есть, от себя отрывает последнее, а в обиду не дает.
Самое главное — любящее сердце, тогда и никакие трудности не страшны. Под напускной суровостью и строгостью у Вовки скрывалась добрая и отзывчивая душа.
Ну, а что касается Чапы… Друг всегда поддержит друга, даже если друг этот — собака! Оказывается, Чапа способна была не только привязываться и ходить за хозяином как тень, но и умела отблагодарить, платить добром за добро… Но — будем рассказывать по порядку.
Очень скоро нашлось и для Чапы серьезное дело.
Штаб ПВО их района находился в подвале дома у Пяти Углов (есть такой перекресток в Ленинграде, очень шумный и тесный, где сходятся несколько улиц), а ребята, с Вовкой во главе, дежурили на Моховой. Иногда случалось: надо доставить быстро какое-либо сообщение в штаб, а идет бой, кругом сыплются горячие осколки, носа не высуни. Однако не случайно эрделей считают лучшими четвероногими связистами. Бежит эрделька быстро, человеку не угнаться, маленькая, увертливая, ей и осколки нипочем. А дорогу только раз покажи — не собьется.
Словом, стала Чапа связным службы ПВО. Вот тут-то, на живом примере, и уяснил Вовка, что такое ориентировочный инстинкт. Замечательная штука! Чапе только свистни, подай знак — полетит как пуля. «Пост» — значит, «пост», никогда не ошибется! К ошейнику прикреплена маленькая незаметная сумочка, портдепешник называется, туда можно вложить записку или там распоряжение какое — доставит вмиг!
