Василий Юровских - Три жизни

— Да-а-а… — протяжно выдохнула старушка и впервые концом белого ситцевого платка провела по глазам. — Не сыграла боле гармонь Ванина, не слыхала я ее голосу. А уж до чего заливиста — не хочешь да запоешь, не умеешь да запляшешь!

— А много частушек дядя Ваня знал? — осмелилась Маша Чеканина, розовощекая, чернявая, вся в мать — доярку совхоза.

— Ой, много-много! — просияла Прасковья Ивановна. — И все-то пел без «картинок», не ругательские.

— А можно нам записать частушки? Потом, не сейчас, — попросила Валя Задорина.

— Пошто нельзя, можно. Я хоть восьмой десяток доживаю, а помню частушки Ванины, и те, что в девках сама пела. Можно! А гармонь-то я тоже дарю музею, такие теперь не делают, эта довоенная. Ване евонный дядя передал, как на войну ушел. Унесете, не тяжело вам?

— Спасибо, Прасковья Ивановна! Унесем! Мы сильные, мы мамам на ферме тоже помогаем! — наперебой заговорили девочки.

…Накануне Октябрьского праздника снова появилась гостья в чистенькой избенке Прасковьи Ивановны — учительница Анна Ивановна, уже немолодая, сама трижды бабушка. Почаевничали, посудили о том да о сем.

— За тобой я зашла, Прасковья Ивановна. Приглашаем всем классом, всей школой на концерт, заодно и музей посмотрите, все Ванино там хранится.

…В коридорах школы шумно — дети есть дети! — но в музее пусть и людно, а тихо, полушепотом разговаривают и взрослые, и школьники. Глаза разбегаются — столько всего накопили-насобирали ребята с учителями, да чутьем материнским Прасковья Ивановна угадала, где находится все Ванино. Ноги, враз ослабевшие в коленках, сами повели ее туда. Напротив большого светлого окна со стены смотрел на нее сын Ваня, под стеклом лежали Ванины кудри, похоронка и орден, на тумбочке рядом — Ванина гармонь.

Обнесло-окружило голову у Прасковьи Ивановны, и глаза что-то непонятное застлало, и, не окажись под боком Света Южакова, наверное, упала бы старушка возле сыновьей памяти. Да могла б нечаянно и гармонь двухрядку сронить на пол.

— Светочка, а тут-то што написано? — тихо спросила Прасковья Ивановна, когда силы вернулись к ней и усмотрела она крупные буквы над гармонью — строчки на листе ватмана то сливались в сплошные красные ленточки, то как бы дробились на огненные вспышки.

К Октябрьской ли, ко дню ли Первомая,Иль в долгосрочный отпуск по весне —Который раз домой я приезжаю,А сын ее все где-то на войне.

скорбно и торжественно прочла девочка и добавила: «Это поэт Федор Сухов».

— Спасибо ему материнское, совсем как обо мне и моем Ване сложил! — прошептала Прасковья Ивановна и низко поклонилась словам поэта. Реденькие белые прядки волос выскользнули из-под малинового полушалка и коснулись эмалевого блеска половиц.

В ДЕНЬ РОЖДЕНИЯ

Вот приехал я деда проведать,

А застал самануху пустую.

Вот приехал я к матери в гости,

А застал муравьиное царство.

Разволновался Алексей и помимо воли надолго задержался на росстани…

А ведь когда собирался навестить родную деревеньку, то казалось ему все проще простого. Доедет на рейсовом автобусе из Далматово до росстани, тотчас же встанет на лыжи и — самое большое через час — докатится до Морозовой, сразу же отыщет свою усадьбу и восстановит в памяти своих односельчан, своих предков и свою молодость…

Но вот попрощался он с водителем, выпрыгнул на дорогу и замер на Росстанном угоре. Двадцать пять лет не бывал здесь, а с первого взгляда признал знакомые и родимые места. Налево среди пашни щерился из сугробов колок Своробливка. Убыло его, изрежен он, но цел и все так же, как давным-давно, розовеет и алеет июньскими днями цветом шиповника. И все так же, как в пору юности, синеет снегами заячья тропа к спасительному колку, откуда беляков ничем не выжить ни охотнику, ни зверю.

Дальше за угором и речкой Крутишкой растянулось угором село Макарьевское, или по-ранешному Новодерганы. Отсюда, с росстани, видно Алексею, как мало осталось жилых домов, только осиротевшие тополя и ветлы сохранили границы когда-то большого селения. Посерела и громадина двуглавой церкви — единственной на всю здешнюю округу. Впрочем, купола на звоннице давно нет в помине. Уцелевший во время решительной борьбы с опиумом народа, он пострадал из-за пчел.

Алексею, когда в сорок седьмом вернулся он домой с войны и службы, земляки-морозовляне, явно сожалея и завидуя макарьевцам, во всех подробностях рассказывали о битве с пчелами. Где-то вскоре после войны полезли ребятишки на верхотуру за голубями да тут же и посыпались обратно. С ревом и шишками вовсе не от ушибов, разъяренные пчелы и на земле преследовали пацанов.

Дело было в междупарки, у колхозников было свободное время. Во главе председателей — колхоза и сельсовета — они и учинили штурм колокольни с медовым кладом. Пожарники маялись от безделья, а тут стали заглавными фигурами. Выкатили свои «машины» с бочками, кишку протащили чуть ли не до купола и давай поливать пчелиные «дивизии».

Несколько дней осаждали макарьевцы звонницу, многих пожалили пчелы, а особо отчаянные мужики и парни неузнаваемо поправились и опухли. Однако одолели они пчел, сняли железный шлем с купола и дорвались до дармовой сласти. Иных с голодухи понос прохватил, а другие долго не могли дотронуться до обычной тогда еды — травяных лепешек.

— Во-о каки морды-то были у них! — раскидывал крючья рук конюх Никифор. — Хлесни по ряшке кирпичом — отскочит!

— Ловко на чужих-то, песковских, пчелах наживаться! — ругалась дородная старуха Дарья Наврушиха. — Сват Анисим не управлялся один с пасекой, пчелы роились и улетали на церковь. Ухайдакали столько пчел и колокольню испохабили. Жадюги!..

«Небось не осталось уже никого из тех, кто воевал с пчелами и кого прозывали сладкими мужиками морозовляне? Поди, померли да разъехались, — улыбнулся Алексей и вздохнул. — Да, пожалуй, и не осталось»…

Он спохватился, мельком глянув на левое запястье с часами: пора на лыжи и спрямлять дорогу Морозовским свертком. Ездят ли старинной дорогой по голу — не узнать, а зимой она уже никому не нужна. Снег ни разу не тронут человеком, и Алексей сам не уверен — дорогой или просто полем пересекает он волок до ближних березняков. Однако ему нужна именно эта дорога, она через леса и два ложка выведет его на бугорок, где высоко забелеет круглая роща. Там Морозовское кладбище, там покоятся земляки и вся его родова, кроме сродного брата Андрюшки. Не пришел он с войны, сложил свою голову в бою за какую-то крохотную польскую деревеньку…