Василий Юровских - Три жизни

Три жизни

ПОВЕСТИ

ПАСТУХИ

I

Их двое. Два хозяина лесной избушки вблизи Старицы — прежнего русла Исети.

Раньше река, отвернувшись от села Крутиха, укатывала свои воды сюда, к бору и по наволоку наплодила озерин. Множество повысохло, затравело и осталось навсегда безымянными, но есть и с названиями: Ильмень, Подборное, Морошное и Боровое. Между ними, между крепью тальниковых, калиновых и черемуховых кустов, между хрупкими ольшаниками — луговины, степянки и елани, в бору — пастбища далекого отсюда Понькинского колхоза.

Угодья нарезаны еще в довоенные годы, нарезаны, как сенокосы. Да мало кто и помнит из понькинцев, когда сено косили здесь последний раз, когда празднично одевались — бабы и девки непременно белые платки подвязывали, — ехали на подводах за полста километров, ехали через город и многие села. Мало кто помнит, сколь укосисты были луга заливные, сколь много зародов поднимало свои сытые и пахучие хребтины по наволоку.

С войны затянуло луга. Задурели-закипели, как на опаре, цепкие тальники да черемуха, робко загустела ольха, и, зеленея вместе с травами, затрепетали дрожливо веселые осинники. Отвоевала себе твердо-лобастые бугорочки упрямая боярка, а из бора выселились на белый свет березовые грядки. И были луга, и нет лугов…

Спохватились понькинцы, ан поздно остановить лесную рать. Кое-что покорчевали, а больше покалечили трактористы из какой-то мудреной мехколонны, понабили о пни склянок из-под разного питья и зелья. Не вернулись травы буйные. Тогда и порешили — разумнее пасти тут все лето быков и телочек, чем «убивать» деньги на борьбу с кустами и лесом.

Поставили-скатали у Старицы за осинником — лицом к югу — лесную избушку, нагородили загонов и даже под огород пустошь распахали. Пасли молодняк наемные люди из города, дольше всех кормился на Понькинском выгоне пожилой татарин — кочегар по профессии. Здесь он сено косил своему скоту, дрова квартирником сажени ставил, выбирал по бору строевые сосны на крестовый дом в городе. Здесь он вырастил всю свою орду, а затем и внуков. Помимо всего прочего — денег и хлеба, — выряжали татарину в оплату по кобыле за лето, а на питание — две дойных коровы.

Своих охотников — колхозных пастухов — долго понькинцы не находили, а потому терпели наемных, шли им на уступки. Но нынче татарин заупрямился и затребовал две кобылы. Председатель колхоза хотел было рукой махнуть и согласиться, да новый зоотехник Анна Ивановна Казакова опередила:

— Как? Две кобылы?! Да ты что, Михаил Васильевич, в уме ли? Привесы ежегодно так себе, сена он зароды накашивает и торгует им, дров видимо-невидимо нарубает, бор обредил — нечем пеньки маскировать стало. Поди, всем сыновьям по крестовику поставил?

— Пачему он зря кричит! — загорячился татарин. — Где я сена касила и продавала, где я тома ставила?

— Ты вот чего, Хабибуллин, — вмешался председатель. — На зоотехника не обижайся и не оправдывайся. Две кобылы мы тебе не дадим, нет у нас кобыл больше. А стало быть, договор наш не состоится. Ясно?

Татарин гневно прищурился на добрую лицом, а характером боевую женщину, пробормотал «худой баба, злой баба» и брякнул дверью кабинета.

— Тушна погода, тушна! — определил он жаркий день и заторопился к автобусной остановке. Не очень и жалел Хабибуллин о несостоявшейся сделке. По правде говоря, нарочно и запросил две кобылы, искал повод для разрыва с колхозом. Просто так откажись — задумаются, начнут причину искать. А ее искать нечего, о ней новый человек — зоотехник — и та знает. Насытился он, все, что желал, взял для себя. А так пасти молодняк какая выгода? Травы дохлые, привесов не дождешься и от потравы не спасешься. Соседние колхозы стали подозревать его в потраве лугов и посевов…

— Ну, избавились от вымогателя, а где пастухи? — посмотрел на зоотехника председатель. — Где пастухи, Анна Ивановна?

— Я хотя мало знаю народ, а думаю, найдем пастухов. Своих найдем. Пущай не лучше будут, но и не хуже, — энергично успокоила его зоотехник.

— Ну-ну, я согласен. Ты у нас зоотехник, тебе и распоряжаться. Ищи! — обрадовался решительности Казаковой. Да и спорить ему с ней не хотелось. Не везло колхозу с зоотехниками: то бабник приедет — дояркам проходу нет; то пьяница — за валенки с галошами из кормушки тащи его; то лямза-лямзой — ни шерсти, ни молока, пусть и морально чист, что ангел. Совсем животноводство захирело, и никакие корма не помогают. А эта за одну зимовку себя показала: навела порядок с кормами на фермах, люди ее слушаются, умеет ладить даже с отпетыми мужиками. Схватывается с ним нередко, однако по делу ведь. И умеет убедить, что лучше и выгоднее сделать так-то, а не иначе. Подумать только: мясо и молоко появилось!

— Не-ет, за такого зоотехника держаться надо, положиться можно. Смотри, спокойнее стало на душе у меня, в райком поеду — не ноет сердце, валидол совсем забыл таскать с собой, — радуется председатель, отъезжая на «газике» от конторы.

II

Казакова, конечно, и понимала, и чувствовала: найти пастухов на два гурта молодняка, да еще за пятьдесят километров от усадьбы колхоза, — занятие не из легких. Скотников на дойных гуртах трогать нельзя, тут даже заикаться нечего. И то радоваться надо — подобрались мужики серьезные, самостоятельные и работу знают всю до тонкости. На механизаторов тоже не заглядывай, их на прорву техники только в одну смену хватает. Зимой многие не прочь ухаживать за скотом, но ведь посевная на носу, все трактористы в поле закрывают влагу, готовят почву.

«А если с пожарной машины Николая Хабарова попросить? — вспомнила Анна Ивановна и отвернула с дороги на ферму в заулок, откуда рукой подать до гаража с пожарной автомашиной. — Хабаров из непьющих, мужик хозяйственный, деньги на «Жигули» копит. Его свободно может на лето заменить Григорий Иванович Гурьев. Пусть и на пенсии, а ни от какой работы не отказывается, шофер с довоенным стажем…»

Чисто выметенная территория пожарки празднично замуровела конотопом и не просто выделялась среди замусоренной улицы, а сразу вызывающе бросалась в глаза. Хабаров как бы подчеркивает своим порядком, что он не из тех ославленных пожарников, которые спят по сорок восемь часов в сутки. А если и приляжет на топчан с книжкой, так вовсе не означает, будто он бездельник.

Николай вежливо выслушал просьбу главного зоотехника, однако с ответом не спешил. Он аккуратно заложил страницу календариком, прищурился на телефон, а затем спокойно перевел карие глаза на Казакову и негромко откашлялся: