История одного филина - Иштван Фекете
— Понятно.
— А после, в обед, я тебе покажу мотор, расскажу, как он устроен. Сейчас нет времени. С пахотой надо спешить, чтобы успеть, пока мороз землю не схватит.
Позднее к полю подъехал агроном. Ферко остановил повозку у межи, выжидая, пока трактор дотянет борозду. Все четверо сдержанно улыбались, как улыбаются друг другу сообщники в серьезном деле.
— Что, дядя Бицо, довольны своим новым учеником?
— Если станет плохо работать, огрею гаечным ключом…
— Так и надо! А нельзя поглубже брать плугом?
— Опасно, господин агроном. Правда, почва здесь не сплошь каменистая, но местами очень уж много камней. Так недолго и лемех сломать.
— Ну, тогда делать нечего. Не надо ли вам чего?
Старый Бицо ухмыльнулся, собираясь ответить, но агроном опередил его:
— Знаю, знаю, вина бы надо, девушек пригожих. А трактору надо чего?
— Ему ничего не надо, господин агроном.
— Ну, тогда мы поехали! — Агроном тронул Ферко за плечо, и повозка, громыхая, покатила прочь по дороге.
— Да, будь у меня годков поменьше, — вздохнул старый механик, провожал их взглядом, — да имей я таких коней, и я бы тоже шутил почаще.
— По-моему, агроном — очень справедливый человек, дядя Бицо!
— Вот дурень! А кто говорит, что он несправедливый? Просто хочу сказать, молод наш агроном, и кони у него добрые, а я так вот стар, и в хозяйстве у меня — одна единственная захудалая коровенка. Потому-то у него веселое настроение, а мне — так совсем невесело… Ну, запускай!
Между тем у агронома в то утро настроение было далеко не веселое. С утренней почтой пришло письмо, которое оказалось куда тяжелее тех двадцати граммов, которые весит обычное письмо.
Прислал его дядя агронома, аптекарь из того села, откуда привезли филинов, а на почту письмо отнес тот самый Янчи, который — хотя и не умел летать, — а смог-таки, как мы помним, вытащить птенцов из пещеры в отвесной скале.
«…За приглашение поохотиться благодарю, — говорилось в письме, — я было собрался поехать, не мешает и мне отдохнуть, только пойдет на пользу, да отлучиться сейчас никак не могу, дел в аптеке по горло. За селом у нас разбили военный лагерь, в палатках живет несколько сот солдат. Они строят в скале подземные бункеры для огромных нефтехранилищ. И на меня возложили обязанность снабжать солдат медикаментами. Как только стану чуть посвободнее, пожалуй, зимою, — объявлюсь к тебе сам».
Письмо это Янчи сдал на почту в соседнем селе, как его просил об этом аптекарь. Почему — Янчи не спрашивал: паренек он был смышленый и знал, что к чему. Впрочем, он лично не имел ничего против военного лагеря, хотя и понимал, что солдаты в самом скором времени из палаток переселятся в подземные бункера, и от палаточного лагеря не останется и следа.
Солдаты были парни веселые, потому что до них дошел слух, будто бы если разразится война, то тех, кто занят на такого рода строительстве, не возьмут на фронт. На фронте ведь можно и в плен попасть, а нельзя, чтобы к противнику в руки попал солдат, которому известно местонахождение огромных стратегических хранилищ горючего…
Янчи слышал разговоры о близкой войне, но его они пока мало трогали. А для отца Янчи — Киш-Мадьяра соседство военной части было очень даже выгодно. Он обзавелся новыми лошадьми, и даже повозка у него была новая, и он перевозил на ней не только мешки с цементом и другой груз, но — по воскресеньям — и компании подгулявших офицеров, которые называли старшего Киш-Мадьяра дядей Янчи и, помимо платы за перевозку, не скупились на чаевые.
Семейству Киш-Мадьяра война не нанесла никакого ущерба, во всяком случае до настоящего времени. Янчи неплохо подрабатывал, помогая в аптеке или в лаборатории, и в те дни там же и обедал. За это он был очень благодарен аптекарю и платил ему привязанностью. Была, однако, у Янчи своя мечта: на несколько дней выпросить у аптекаря сильный бинокль. Янчи по-прежнему беспокоило: остались ли взрослые филины жить в прежней пещере, а выяснить это можно было, только вооружившись биноклем и наблюдая за скалами на рассвете или в поздние сумерки.
И мечта Янчи сбылась: едва обратился он и аптекарю со своей просьбой, как тот снял со стены бинокль.
— Бери, только обращайся с ним осторожно!
— Я буду очень осторожен, — пообещал Янчи и в один из не слишком туманных рассветов углядел-таки сидящую у входа в пещеру самку филина.
— Значит, они тут, — прошептал мальчик, и его охватила радость при мысли о том, что когда-нибудь, может, снова удастся подбить отца на опасное дело — вытащить филинов, и тогда уж он точно оставит для себя одного птенца. Вырастит его, сам обучит, а потом они вместе с аптекарем станут ходить на охоту, ведь Янчи, когда подрастет, обязательно хочет стать лесником, а еще вернее того — охотником! Только не возчиком, как отец…
Своими планами, однако, он пока что ни с нем не делился и только помалкивал, когда отец принимался мечтать вслух — что происходило обычно после того, как офицеры щедро угощали его вином: как, мол, это будет здорово, когда они купят еще одну пару коней, и по утрам со двора покатят в извоз сразу два возчика.
— И землицы прикупим! — разглагольствовал старший Киш-Мадьяр, а Янчи позевывал.
— Не пора ли нам спать, отец?
Но бинокль аптекарю Янчи возвратил лишь после того, как однажды на зорьке в сильные окуляры вновь углядел сперва крупную самку-филина и потом как раз вернувшегося с охоты самца.
— Я их видел, обоих, — рассказывал Янчи аптекарю, — и, знаете, хотелось бы еще разок туда забраться. Конечно, потом, когда солдаты уйдут…
— Ладно, Янчи, повесь бинокль на место, да сходи-ка за почтой…
Потихоньку к пойме большой реки подобралась осень. На берегу с утра до вечера раздавались воинские команды, но Яноша Киш-Мадьяра это не тревожило, ему все равно было, что перевозить, кирпичи ли для строительства или людей на гулянку, лишь бы платили по совести. И он понемножку богател, потому что платили военные так, будто деньги они печатали сами. У него в хозяйстве теперь было все. За последнее время он даже одежду переменял: стал ходить в добротной военной шинели, хотя со старой своей меховой черной шапкой он не расстался и, если попадался Киш-Мадьяру на пути офицер, браво отдавал ему честь по всей форме.
Но осень словно бы и не замечала всех этих перемен в жизни людей. Над рекой в туманной дымке плыл ноябрь, вершина горы нередко совсем скрывалась из виду, а неприкрытая
