Синие дали - Александр Павлович Беляев
— Нет…
— А они тоже и с острова и на остров шастают, как по мосту, — сказал Федор, и глаза у него засветились лукавой усмешкой.
— Постой, Федор, разве кабаны у вас водятся? — удивился я.
— Появились. Только я знаю стада четыре. Зимы-то стоят теплые, снега немного, вот кабаны и пришли. Повертятся вокруг деревни, повертятся да и идут на остров, под дубы. Там и безопасней, и желудей полно.
— Ну так что ты предлагаешь? — начиная кое о чем догадываться, не удержался я от вопроса. — В чем твой план?
— А в том, что надо нам искать их тропу. Посмотрим, где ходит зверь, и мы пройдем.
— И весь план?
— А чего еще? Подсмотрим и пройдем.
— Да как ты подсмотришь-то?
— А уж день-другой придется посидеть у болота, покараулить. Иначе как же?
Меня план несколько разочаровал. В дороге мне мерещилось что-то совсем иное. Я был готов строить какой-то фантастический мост, возводить лавы, прокладывать настил. А у Федора решалось все так просто. Впрочем, успокоился я быстро. Мы шагали по весеннему лесу. Под ногами у нас то и дело со звоном разбрызгивалась вода, потрескивал валежник. Удивительно легко дышалось. И совершенно не хотелось думать о том, что что-то не получится. Хотелось вслушиваться в лесные голоса, приглядываться к вечерним полутонам, хотелось слиться с этим чудесным весенним миром и чувствовать себя его частицей. А ведь Федор почти это и предлагал…
— Конечно. Будем сидеть и будем караулить, — поспешил согласиться я. — Это даже очень здорово. И мы обязательно увидим этих твоих кабанов.
— Тогда и ходить тебе дальше некуда, — по-своему расценил мою сговорчивость Федор. — Тут и вставай. К болоту не выходи, не шуми, прислушивайся да присматривайся. Может, и сразу нам повезет.
Я затаился на пне под высокой разлапистой елью. Федор прошел дальше. Его высокая, чуть сутуловатая фигура скоро скрылась за голубоватой стеной можжевельника. И я остался один. Солнце уже село за лес, и сразу заметно похолодало. Никак нельзя было ожидать этого, судя по дню. Еще час тому назад на каждой проталине сладковато пахло талой землей и прелым листом, а из каждой лужи вопросительно глядели большие темные глаза лягушек и без конца слышалось их неумолкаемое кваканье. Трещали дрозды. И вдруг как-то сразу все притихло, будто насторожилось. И только журчание ручья стало еще звонче и отчетливее. Скоро между елками поползли густые сумерки, окутались синевой заросли ольшаника, а я по-прежнему еще не слышал ни одного бекаса, да и вальдшнеп, судя по всему, не желает подниматься на крыло.
Неподалеку от меня большая лужа, полная прозрачной голубой воды. Дно лужи выстлано листом, края обрамлены жухлой травой. В луже отражаются голые ветки деревьев и розовый отблеск зари. Лужа от этого кажется очень глубокой, просто бездонной, как синева раскинувшегося над ней неба. Лужа напоминает мне картину, столько в ней разных красок и весеннего настроения. Постепенно лужу затягивает ледком, она тускнеет… А вальдшнепов все нет. Хоть бы один протянул, хоть бы стороной, хоть бы только взглянуть на него. В моем патронташе, в самой правой ячейке, пустая гильза, а в ней покоится маленький, вырезанный из обгорелого кедра охотничий бог Пуса. Мне подарили его тувинцы и предупредили, что надо его кормить, поить, а если он не будет помогать на охоте, то следует его хорошенько выпороть ремнем. Если бы Пуса был побольше, его можно было бы отлупить и палкой. Но этот был маленький. Я не давал сегодня Пусе ни хлеба, ни колбасы, поэтому было бы просто несправедливо отстегать его ни с того ни с сего ружейным погоном. Но потолковать с ним не мешало. Поэтому я достал из правой ячейки гильзу, вытряхнул из нее Пусу, положил его на ладонь и совсем шепотом спросил:
— Совесть у тебя есть?
Пуса промолчал, но приплюснутый нос его показался мне почему-то шире обычного.
— Смеешься? — с укоризной покачал я головой. — Вот зашвырну сейчас тебя в лужу и будешь там плавать вместе с лягушками.
Нос у Пусы опять стал нормального размера.
— А может, тебе патрон подарить? — уже совсем по-доброму спросил я, достал патрон и зашвырнул его в чащу. Патрон угодил в воду. Я услыхал, как она зазвенела в тишине. И в тот же миг в небе прозвучал призывный серебряный голос. Я даже вздрогнул от неожиданности и уж точно не понял сразу, откуда этот голос взялся и кому он принадлежит. И только когда я, вытянув шею, привстал на цыпочки и, весь устремившись вперед, посмотрел на восток — увидел в небе стаю лебедей. Они летели очень высоко. Но только там еще и могло достать их солнце и облить нежным розовым светом, казавшимся сквозь синеву сумерек совершенно пурпурным. Лебедей было восемь. Они тянули цепочкой один за одним на север. Это была какая-то запоздалая стая. Лебеди не боятся морозов. Они первыми начинают весенний перелет. А эти почему-то двигались только сейчас. Может быть, я в конце концов и придумал бы какое-нибудь объяснение для этого необычного случая, но Пуса тоже не дремал. Пока я разглядывал лебедей да провожал их взглядом в далекий и трудный путь, хитрый Пуса взял да подкинул мне долгожданного вальдшнепа. Только как подкинул? Совсем без голоса. Не было слышно ни хорканья, ни цвеньканья, столь желанных для охотничьего уха. Просто я вдруг увидел, как мелькнул над верхушками деревьев знакомый силуэт лесного кулика. Мелькнул и пропал. А сумерки уже поднялись почти до самых вершин деревьев. Внизу все смешалось в непроницаемую синеву. Потускнела, подернувшись ледком, лужа и стала из нежно-лазоревой черной, как вороненая сталь. Слились воедино кусты, мохнатые лапы елей и бурые трости перестоявшего под снегом ягеля. Только на западе небо еще светлело мутным пятном. И только в этом направлении еще можно было кое-что разглядеть и в лесу. Быстро махая крыльями, чуть в стороне от моей засидки к острову пролетела большая птица. «Глухарь», — я весь подался вперед. И сразу вспомнил, зачем меня посадил тут Федор. В воображении быстро представилось, как глухарь, прилетев на токовище, усядется на какой-нибудь сосне и, затаившись в ветвях, будет ждать утренней зари и даже не зари, а самого первого ее проблеска. И как только небо на востоке начнет отбеливать, он встрепенется, поднимет голову кверху и прощелкает первое колено своей весенней песни. И в такой эта песня привела меня азарт, что мне даже показалось, что я ее слышу. Но глухарь растворился в сумерках. Я еще какое-то время смотрел вслед улетевшему глухарю и неожиданно увидел сразу трех вальдшнепов. В сумерках
