Геннадий Падаманс - Первостепь
Наслаждение тут же его отыскало, развалилось рядом, обволокло. И ничего другого не осталось во всём огромном мире, никаких чувств. Одно только наслаждение.
****
Они пришли. Они не могли не прийти. Столпились возле его чума, ждут, когда он покажется.
Загнанный зверь вылазит из своей норы. Все глаза устремлены на него, холодные звёзды на неприветливом небе, он один против всех, ему некуда спрятаться, он должен стоять на своём.
– Человек умер, – говорит Бурый Лис. – Что Режущий Бивень нам скажет в своё оправдание?
Его голос будет твёрд, как кремень. Он не сомневается в своей правоте. По-другому нельзя было поступить, они обязаны это понять.
– Тот человек колдовал. Он срезал след Режущего Бивня и похитил его бритвенный нож. Режущий Бивень защитил племя от колдуна.
По толпе прокатывается приглушённый ропот. Они не ожидали, что он перейдёт в нападение. Но ведь если он прав – что они могут поделать, если он прав?.. Они должны быть ему благодарны.
– Мы выслушали Режущего Бивня. Мы вернёмся.
Они уходят. Уходят все. Охотники, женщины, дети в последнем ряду, родственники убитого с ненавидящими очами. У этих нет права голоса. Пока нет. Решает племя. Скоро решит. Он возвращается в чум. У него есть возможность подумать, собраться с мыслями и помолиться. Может быть, в последний раз слышит он эти звуки вечернего стойбища, может быть, душа его уже отвернулась и побрела, зная заранее приговор… Чего-то и впрямь ему не хватает, не достаёт. Защемило в груди. Только он всё равно будет биться, будет стоять на своём до последнего. Только так.
Зашумел ветер снаружи. Навевает события. Урчит, пыхтит, вяжет. Плетёт новую паутину из разных судеб великий дух ветер, Ветрило. Плетёт как раз для него, для одинокого охотника в холодном чуме. Уже скоро. Быть может, шагать ему одному по степи, неприкаянному, и никогда больше не видеть людей…
Они вернулись. Опять он выходит под призрачный свет вечернего неба, разукрашенный краснотой пылающих факелов. Красный – цвет гнева. Гнев должен выплеснуться, пролиться, гнев – до поры – заперт запрудой, но его очень много, от этого воздух неимоверно тяжёлый, гнетущий. Режущий Бивень прикрыл глаза, спасаясь от огненной рези. Ему сейчас скажут – и он ответит. Его растерзают на месте, если ответит не так.
В руке у Бурого Лиса три неприметных ножа. И никаких слов. Все три ножа – чужие. Режущий Бивень покачивает головой в отрицании – кто же станет хранить в своём жилище свидетельства колдовства? Напрасно они старались. Свидетельства закопаны где-нибудь на болоте, их не найдёшь, да и зачем их искать, когда дело сделано?
Бурый Лис, кажется, тоже так думает. Он уже принял решение и теперь говорит от имени всех:
– Режущий Бивень на рассвете очистится, а затем племя отправит его на суд предков.
Всё сказано. Проливший кровь соплеменника почтительно кланяется. Он уважает мнение племени. Пусть так и будет. Он уходит готовиться в тишину пустынного чума, в холодную одинокость. Там он станет ждать рассвета в темноте. Никто не рискнёт ему помешать. Никто. Если только… но об этом лучше не думать, это всё ещё шумит ветер, треплет свою паутину, нити которой пока не видны для человеческих глаз. Но уже скоро…
Странно, но ему совсем не о чем думать. За что уцепиться охотнику в своих хладных мыслях, что он оставит, ежели судьба скажет уйти? Его чум сожгут, его тело зароют. Охотник всегда, в любой момент, обязан быть начеку. Обязан быть целым. И помнить, что нет у него последнего слова. Последнее слово всегда остаётся за духом, за Силой, которая – всё, а он только малая толика этой Силы, одна лишь волна на реке, впадающей в море, и если скажет река раствориться… он скоро узнает, что скажет Река. И примет любое решение, каким оно будет, с одинаковым чувством. А пока только ветер шумит. Или бродит рассерженная душа, разъярённая до изнеможения. Убиенный, скорее всего, ищет убийцу. Убиенному оставлена ночь для его мести. Ежели хватит сил, пусть приходит. Охотнику некуда спрятаться. Охотник всегда готов к поединку. Ему даже хочется выкрикнуть вслух: «Угрюмый Носорог! Ну ты где? Приходи – и закончим!» Да, так было бы лучше, всё сразу решить и незачем тянуть. Но решает не он. Он только ждёт и он подчинится. Подчинится молча или сражаясь. Если убиенный способен прийти, тогда они будут сражаться, живой против мёртвого – или уже двое мёртвых, или ещё двое живых… Ведь убитый не закопан, ведь он может встать, ежели дух того пожелает. Или даже шаман…
Дух, возможно, желает. Кто-то нерешительно топчется возле жилища. Слишком лёгкий для охотника, слишком тяжёлый для вытряхнутой души. Тогда кто? Режущему Бивню вовсе не страшно, ему всё равно, с кем схватиться, он ведь готов.
Шорохи замерли. Неизвестный стоит напротив чума, собирается с силами. Сейчас ворвётся.
Режущий Бивень привстал, расслабил тело. Он должен изгнать все сторонние мысли, он должен быть тихим, как сумрачный камень. Тогда только сможет увидеть врага. Иначе придётся биться вслепую.
Тишина. Но в ушах всё равно что-то шумит, он не может дождаться, хотя ему всё равно. Всё равно…
Враг притронулся к пологу с той стороны. Осторожно притронулся, аккуратно, почти бесплотно. И всё же Режущий Бивень заметил, собрался в кулак – сейчас ударит навстречу, сейчас…
Посветлело. Воздух пошёл пузырями, заискрились линии, дуги, круги. Ничего нет плохого, спокойные линии, будто кто чертит палкой на прохладном песке. Нити, идущие вдаль. В никуда.
Враг отступил. Неразборчивый сгусток на той стороне уменьшается. Должно быть, почувствовал его готовность. Должно быть, понял, что проиграет. Сбежал.
Тишина. Вдалеке хохочет гиена, вестник ночи; с другой стороны завыл волк. Ухает филин на дереве, рыкнул лев. Этот хор вроде бы как всегда, все обычные голоса, как же без них… но в эту ночь голоса не такие. Кто может знать, что за гиена хохочет, какой такой волк завыл? Может быть, это облава, кольцо, голоса духов, проклятых злыдней – тех, кого ведёт за собой разъярённая душа убиенного. Разве не приближаются голоса, не становятся громче? Становятся. Филин уже пролетел над означенным чумом, шумно хлопая тяжкими крыльями, слишком шумно для пухлого филина. Режущий Бивень отчётливо слышит: становятся, отряд тёмных сил окружает людское стойбище, дабы ворваться и отыскать того, кто им нужен… А нужен им он. Только он. Кто же ещё?..
Но он спокоен. И сейчас он спокоен. Терять ему нечего. Он один. Никакой груз не повис на плечах, ничто не тяготит лёгкую душу. Он готов биться. Всегда готов биться. Всегда. Ему даже радостно от такой лёгкости, он будто может подпрыгнуть – и не опускаться, не прикасаться к земле, ударить сверху, откуда не ждут. Упоение, он чувствует упоение. Его кровь бурлит. Он готов.
