Геннадий Падаманс - Первостепь
Он глядит на шамана, и тот швыряет ему кусок кремня. Резким движением Режущий Бивень надрезает свой мужской орган, потом собирает кровь в сложенную ковшиком ладонь и подносит ко рту. Он скатывает язык и всасывает кровь прямо в горло, чтобы не чувствовать её вкуса. Точно так же он выпьет Питьё. Но сначала он вытирает залитую кровью ладонь о свою грудь, проведя косую полосу от правого плеча книзу. Потом обратно набирает стекающей крови в ладонь и проглатывает опять. Затем проводит кровавую полосу от левого плеча, через сердце. И после прикладывает окровавленную ладонь к солнечному сплетению. Теперь он готов.
Еохор встаёт. У него, видно, кружится голова, череп с ядом подрагивает в его руках, люди, возможно, поторопились с обрядом. Но Режущий Бивень уже подходит и забирает своё. Три долгих тяжёлых глотка – и чаша пуста. Он переворачивает посудину, дабы все могли убедиться. Нет возражений.
Теперь Режущий Бивень садится на землю. Среди своей крови. Горькая тяжесть спустилась в живот и неприятно давит оттуда, вызывая каким-то образом гулкий звон в голове. Всё вокруг озаряется вспышками, будто где-то вдалеке грохочет гром. Но грома уже не слышно, и вспышек не стало, одни только искры перед глазами. К сидящему подносят шкуру, чтобы накрыть, когда он упадёт, но Режущий Бивень не торопится падать. Мутным взором окидывает толпу людей и уже не узнаёт их лиц. У одних они растянулись, у других сузились, у третьих показались рога, бивни или клыки. Даже хоботы есть. Даже гривы. А в другой стороне колышутся ветки огромных деревьев, откуда-то наползает валами густой туман, клубится, вихрится, чернеет – и стремительно воцаряется ночь. Что-то свистит в голове и шумит, приглушённо шипит – и тоже прячется. Ночь.
Во тьме болтается луна. Круглая, на последнем ущербе. Что-то падает, мягкое, и укрывает луну. Чтобы не мёрзла.
Он идёт по степи. Опять светло, хотя солнца нигде не видать. Он не узнаёт этих мест и немного тревожится. Кругом растёт конопля и буйно пахнет, дурманя воздух спелыми метёлками. Тишина. Не поют птицы, не жужжат жуки, не стрекочут кузнечики, не кричат звери. Глухое место, пустынное. Одна духмяная конопля.
Он останавливается. Он может спросить у конопли, как ему выбраться к реке, только нужно сосредоточиться, что он и делает. А потом задаёт свой вопрос:
– Братья, меня мучит жажда. Где здесь вода?
Вопрос услышан. Почти сразу проносится лёгкий таинственный ветер, и верхушки душистой травы склоняются в нужную сторону.
– Спасибо, братья! – благодарит путник и берёт влево. Он идёт по высокой траве, но шаги его невесомы, трава под ним не ломается а лишь немного сгибается, тут же расправляясь обратно, как он пройдёт. Он знает, что если он оглянётся, то не увидит нигде своего следа, только здесь не место для оглядок. Он должен выйти к реке.
Река возникает внезапно. Травы вдруг расступаются – и сразу, без предупреждения, появляется тёмный бурлящий поток. Путник долго глядит на шумящую воду – она ведь явно шумит, а он почему-то не слышит её мощного шума, только догадывается, предполагает, как это должно бы звучать. И тогда ему начинает казаться, что, действительно, так и звучит, только уж очень тихо, совсем приглушённо. Но потихоньку шум нарастает, хотя, всё равно, какой-то ненастоящий, будто во сне. Будто игрушечная эта река, из тех, что прокапывают дети в песке, играясь летом. Только побольше. Он пробует воду ногой, полощет ступню и не может понять, холодная эта вода или тёплая. Никакая. Его чувства ушли. Чтоб не мешать. Он здесь один. Но ему нужен тот берег, непременно тот берег, он запросто переплывёт, никаких препятствий не будет, вот только что-то его гнетёт, словно солнце нагрело макушку, хотя и нет над ним солнца. Но ему боязно плыть. У него сразу два ощущения, одновременно: он знает, что запросто переплывёт, но ему боязно плыть. Ведь где-то там в воде скрывается змея. Там прячется опасность. Нельзя ему плыть. Змея утопит его, обовьётся кольцами и утопит. Раз так, он направляется вдоль берега в поисках брода. Потому что зачем ему плыть, когда сможет он перейти?
Он идёт и идёт, ему давно надоело, но никаких признаков брода нет и в помине. Всюду глубокий глухо бурлящий поток. Дальше идти нету смысла. Дальше идти нету сил.
Путник садится на землю, обхватывает голову руками, в отчаянии бормочет: «Если кто-нибудь способен помочь, где же вы? Покажитесь!» Долго бормочет, даже кричит: «Покажитесь!» Никто не показывается. Река по-своему бурлит, ветра нет, солнца нет. Нужно дальше идти. Что ещё делать?
Он идёт дальше. Идёт и идёт. Он забыл уже о своей цели, о, якобы, броде, забыл обо всём, стал просто путником, который просто идёт, лишь бы идти, пока несут ноги. Он уже не глядит перед собой, всё расплылось, шагает на ощупь. Он только помнит, что справа река. А нужно вперёд. И шагает вперёд в непонятном тумане. Пока не стукается лбом обо что-то. Твёрдое.
К нему возвращается зрение. Это вяз. Огромный раскидистый вяз, знакомое дерево, они уже виделись, дерево-брат. У него снова есть силы, потому что он не один, потому что огромные ветви высятся над водой, он может пройти по ним, словно посуху, и оказаться на том берегу.
– Брат, не подведи, помоги попасть на тот берег, подставь могучие ветви моим хилым ногам! – умоляюще просит путник. Дерево не прекословит. Он хватается за нижнюю ветку, подтягивается, вскарабкивается и оказывается наверху. Теперь он может перебраться над водой по воздушному мосту. Он уверенно, ловко движется, не глядит вниз, смотрит только вперёд. Однако сук немного короткий, до самого берега не достаёт, заканчивается в трёх шагах. Придётся прыгать.
Путник долго готовится, приседает, оценивает расстояние. Только всё как-то здесь по-другому, ничего нельзя рассчитать. Или прыгай – или вернись. Он прыгает наобум, приземляется на мягкую почву, не ощутив ни малейшего удара. Словно стал он пушинкой. Птичьим пёрышком. Но до того нет ему дела. Ведь он уже на нужном берегу, среди красивых деревьев, здесь слышны птицы, гудят стрекозы. Где-то здесь, за холмом, людское становище.
Он легко всходит на зелёный холм и с его вершины и впрямь видит дымное становище. Знакомое становище, здесь он бывал. Просто бывал. А теперь ему нужно к шаману, жилище шамана стоит на закате, он хочет понять, где здесь закат – но понять ничего невозможно. Тогда он просто идёт.
Чум шамана самый первый. В отдалении от других. Обычный чум, только круглый, путник входит без робости, предварительно несколько раз хлопнув ладонью по ворсистому пологу.
Шаман выглядит знакомым. Он уже видел это лицо, но не может вспомнить, не может за что-нибудь ухватиться, не находит примет. В растерянности молчит.
