Виктор Балашов - Живи, ирбис!

Последний раз я видел ее в апреле, примерно, в том же месте. Был солнечный день. Лес курился теплой весенней влагой. С высокой сосны мне на голову посыпались соринки. На ветке сидела Любочка снова в рыжей шубке и заглядывала вниз. На этот раз она узнала меня лишь после того, как я стал звать ее по имени. Видно, какие-то неясные воспоминания пробудились в ее головке. Белочка защелкала языком и нерешительно стала спускаться. Тут только я заметил, что за ней слезают еще трое рыженьких малышек, точно таких, какой была сама Любочка прошлый год в это время.

Любопытные зверушки так и тянулись ко мне, желая хорошенько рассмотреть невиданное существо. Без сомнения, это были Любочкины детеныши. Их бесцеремонное любопытство встревожило мамашу. Она начала сердито цокать на них, отгонять с нижних веток. На меня она уже не обращала внимания.

Я не хотел доставлять матери беспокойство и потихоньку пошел прочь. Один из бельчат соскочил на землю, неуверенно запрыгал за мною вслед. Тотчас Любочка пустилась вдогонку. Она подхватила своего не в меру любопытного юнца за шиворот и мигом взлетела с ним по стволу.

ВОЛЧИЦА

Он венчал собою небольшой холмик и был виден издалека, этот камень. А вокруг простиралось черное, распаханное под зябь поле. В пластах чернозема, до глянца отполированных лемехами, словно в потускневшем зеркале, отражалось небо. Кое-где на пашне пронзительно сверкала под солнцем паутина — предвестница хорошей погоды.

После рыхлой и вязкой пахоты приятно было ощутить под ногами клочок непотревоженной земли. Я вытряхнул из туфель колкие земляные крошки и собрался отдохнуть на камне, но заметил вдруг такое, что забыл и про усталость.

На плоской, обращенной к небу стороне камня была укреплена крышка от противотанковой мины, а на ней старательно выцарапан силуэт собачьей головы со стоячими ушами. Ниже по защитной, буровато-зеленой краска с той же тщательностью выбита надпись:

По сколам и царапинам на боках камня было заметно, что ему пытались когда-то придать форму обелиска. У основания странного памятника лежал искореженный осколок снаряда, похожий на громадного черного паука с поджатыми лапами.

Очевидно, о камне знали и местные трактористы. Едва ли то было случайностью, что во всем поле плуг пощадил лишь этот маленький холмик, на котором чувствуешь себя, будто на островке среди моря. Вздыбленные борозды бережно огибали заросший вереском и пустырником клочок земли и, постепенно спрямляясь, откатывались к дальнему лесу.

Вдоль опушки с натужным рокотом ползли три трактора. Двигались они ступенчатым строем, как ходили в атаку по этому самому полю танки в уже далекую, но незабываемую пору войны. Четвертый стоял с заглохшим мотором в стороне. Под откинутым капотом возились двое: тракторист — безусый юнец в щегольском новеньком комбинезоне и бригадир Дежнев, ради которого по поручению молодежной газеты я проехал без малого две сотни километров.

Нельзя сказать, чтобы бригадир встретил меня очень любезно.

— Снова про войну! Сколько ж о ней писать можно? — хмуро «просил он, продолжая откручивать топливный штуцер в моторе. — Скоро уж четверть века, как в мире живем, а вы, писатели, все про то же… Ну, уж раз прибыли из области, обождите на том вон бугорке. Освобожусь, подойду.

Освободился он не скоро, когда оживший трактор затарахтел и резво поволок через пашню подпрыгивающий плуг, как бы спеша наверстать упущенное время. Дежнев придирчиво посмотрел ему вслед н направился ко мне, увязая в бороздах задубевшими сапогами.

Беседа поначалу не клеилась. Федор Сергеевич швырнул комок метоши, которой вытирал руки, вытянул из нагрудного кармана пачку сигарет, захватанную грязными пальцами и принялся обстоятельно разминать и выстукивать о ноготь одну сигарету.

— Не знаю, что еще можно рассказать о партизанах? — проворчал он наконец, опускаясь рядом со мной на клочок сбереженной земли. — Все, что интересно, уже печаталось. И в районной газете Гнало, и в областной. Да и лет уж сколько прошло с той поры…

Лоснящимися от машинного масла пальцами он сковырнул с тужурки божью коровку и осторожно опустил ее на листок конского щавеля.

— Скажите, Федор Сергеевич, что это за странный камень водружен здесь? — спросил я. — Памятник вроде…

— Памятник и есть! — охотно подтвердил бригадир. — Приглашали меня, знаете, как-то на День Победы в местную школу. Ну, и рассказал я ребятам историю одну. Про партизанскую собаку. Заинтересовались. Место просили показать, где похоронена. А через полгода иду жнивьем через поле, гляжу — уже и камень торчит (не поленились ведь притащить откуда-то, сорванцы!), и крышку от мины приладили вместо доски мемориальной. Ребятишки! Чего не придумают!

— Расскажите и мне эту историю, Федор Сергеевич.

— Рассказать-то можно, — согласился он без особого воодушевления. — Только блокнотик свой спрячьте. Писать будет не о чем. Ничего героического не услышите. Просто случай из партизанской жизни, не больше.

Из дальнего леса выкатился товарный состав и побежал по блестящим стрункам рельс, дробно и весело постукивая колесами на стыках, Как только тепловоз ворвался на железный мост, чечетка, отбиваемая колесами, стала звонче, слышнее. К ней прибавился басовитый напев мостовых ферм.

— У того, вон, моста и погибла наша Расплата, — показал Федор Сергеевич. — Умерла-то она, правда, здесь, где сейчас камень. Раненая километра полтора сумела отползти. Мост, разумеется, уже не тот, что был в войну. Тот, прежний, взорвала Расплата. После него до конца войны временный стоял. Уже наши, советские, саперы наводили. А этот, железный, что видите, в мирное время отстроен…

Однако по порядку. Нашли мы ее с Валеркой осенью сорок первого. Собственно, не нашли даже: сама к нам из леса вышла. Блинцы мы тогда из мороженой картошки пекли на опушке… Что за блинцы? Было у поселковых ребят такое лакомое блюдо. Могу поделиться рецептом.

Прежде всего, на убранном картофельном поле выискивается случайно оставленная картошка. Время, не забудьте, военное, картошку не по-нынешнему убирали: землю не только лопатами — руками перещупывали, каждый комок в ладошке разминали, чтоб случайно крохотную картофелинку в грядке не оставить. И все-таки даже месяц спустя, если поразбивать мерзлые комья молотком, каким на железной дороге костыли в шпалу заколачивают, глядишь, за день десяток мороженых картофелин и выбьешь. Ну, а дальше пустяковое дело. В проруби на речке отмоешь ту картошку, истолчешь — и пеки себе на здоровье!