Виктор Балашов - Живи, ирбис!

Люба все же вернулась на зов. Буян же заартачился, не хотел возвращаться в карман. Я зашагал к дому в расчете, что упрямец, испугавшись одиночества, догонит меня, юркнет в карман к своей сестренке или усядется ко мне на плечо, как уже бывало раньше. Он, и правда, пустился было за мной, перелетая с дерева на дерево. По потом то ли утомился, то ли увлекся чем-то — отстал.

«Ну, если решил, что ты уже взрослый, — подумал я, — оставайся в лесу. Рано или поздно это все равно должно было случиться».

И все-таки после обеда я не выдержал — отправился проведать беглеца. Может быть, уже соскучился там, бродяжка, разыскивает мае с Любой.

…Ребячьи крики встревожили меня еще издалека. Так нехорошо, дико, отрывисто кричат они, охваченные стадным чувством, когда творят что-то постыдное: избивают вдесятером одного или преследуют какое-то слабое, совершенно беззащитное перед ними существо.

К сожалению, я не ошибся. Мальчишки гоняли по деревьям Буяна. Гоняли, чувствовалось, давно и упорно, потому что шустрый неутомимый Буян на этот раз еле перепрыгивал с ветки на ветку. (Как мотом выяснилось, он был уже ранен). В него летели комья земли, пилки, сосновые шишки.

Моего крика не было слышно за диким улюлюканьем, свистом и ноем. Я опоздал. Один из мальчишек куском дерна точно попал в бельчонка. Распушив хвост, Буян спланировал на землю с шестиметровой высоты, снова взметнулся было вверх по стволу… увы, без прежнего проворства. Мальчишка сграбастал его обеими руками, прижал к шершавой коре. Буян вывернулся, сумел-таки укусить негодника за палец. И за это поплатился жизнью.

Я вырвал у юного палача из рук уже вялый комочек. Умирал Буки долго и мучительно: вздрагивал, кашлял с кровавыми пузырями, задыхался. Недавно такие веселые карие глазенки медленно мутнели, как бы уходили под воду, и в них мне все чудился мучительный вопрос: «За что?»

В самом деле — за что? За что убиваем мы живую красоту леса— белок, которые случайно уцелели еще вблизи дачных поселков, зайчонка, ставшего чуть ли не экзотической редкостью там, где расселился человек, голосистых пичужек? Почему не полюбоваться на изумительно красивые, грациозные движения жизнерадостного зверька? Обязательно изловить, убить, уничтожить!

Не есть ли это отвратительнейшее проявление собственничества? Мели зверек общий, ничей, пусть будет моим! Хотя бы мертвым, но моим!

Некоторые из ребят, принимавших участие в травле Буяна, были явно смущены таким исходом охоты. Один из них пошел даже провожать меня к дому, помогал выкопать руками могилу в песчаном откосе. От него я узнал, что Буян вначале сам спустился к ним по дереву и добровольно дался в руки. Ведь от человека он ждал только добра. Откуда было знать, глупому, что люди-то бывают разные!

Он пустился в бегство лишь когда его придавили, убежал от диких криков и свиста. Тогда и началось преследование.

26 июля. Любочка наконец успокоилась. Сегодня она уже резвится, прыгает, снова тщательно умывается. Все последние дни она часами просиживала у окна, глядя на качающиеся от ветра верхушки сосен, редко умывалась, почти ничего не ела.

Зато ее привязанность ко мне стала, кажется, еще больше. Ей нравится сидеть у меня на плече или тереться мордочкой о щеку.

Еще вчера она вырывалась от своих дрессировщиков и убегала на шкаф. Зато сегодня Илюша с Колей довольны: Любочка без всякой приманки, добровольно раз двадцать пронесла свое красивое тельце через кольцо, даже не задев его хвостом.

Мальчики пророчат ей блестящую артистическую будущность. Илюша от такого успеха немедленно решил стать дрессировщиком и выступать с Любочкой в цирке. Рассудительный Коля пристыдил его: «Мы ведь не для цирка ее дрессируем — для науки!»

30 июля. Ребята не приходили два дня. Я уже начал беспокоиться — не случилось ли что-нибудь. Но вот они снова явились и не с пустыми руками: принесли сделанное из ивовых прутьев большое, вращающееся на оси колесо с перекладинками. Сколько же надо провозиться, чтобы создать такое сооружение по картинке из книги?!

Любочка тотчас страшно заинтересовалась новинкой, будто поняла, что принесли это для нее. Она прыгала вокруг колеса, отрывисто и возбужденно цокала, задевала за обод лапкой, вертела хвостом.

Стоило только посадить белочку в колесо, она немедленно помчалась по перекладинкам вверх. Колесо завращалось все быстрее и быстрее. А мы-то думали: чтобы научить Любочку бегать в колесе, нужно потратить по крайней мере неделю! Оказалось, что она как будто только и ждала этой забавы.

Колесо бешено вертелось перед нами, а внутри его, молниеносно перебирая лапками, скакала Любочка. Но вот она выпрыгнула на стол и уселась столбиком отдыхать, а колесо все еще крутилось по инерции. Отдохнув, Люба опять, на этот раз сама вспрыгнула на перекладинки, и снова началась та же грациозная скачка, так что ветер от колеса шевелил листы бумаги на столе.

Новая забава влекла к себе белочку целый день. Побегав по комнате, она к нашему удовольствию, снова и снова принималась за свое балетное искусство. Ребята ушли в этот день совершенно счастливыми.

7 августа. Я уезжаю в дом отдыха. Любочку ребята торжественно понесли к себе в той самой клетке, которую я соорудил для трех бельчат. Клетка до сегодняшнего дня стояла у меня в сарае. Теперь она пригодилась. Колесо мои юные приятели тоже, разумеется, прихватили, а»

Собирая вещи в дорогу, я обнаруживал во всех углах какие-нибудь продукты. В ботинке оказалось два куска сахара и печенье, за шкафом — несколько сухарей, на посудной полке — сушеные груши.

Нетрудно было догадаться: подчиняясь инстинкту, Любочка начала делать запасы на зиму, как поступают все белки на воле. Да и к самом деле, Любочка стала совсем взрослой белкой.

…Вернулся я через три недели. Прямо со станции зашел к Илюше. Мальчугана застал поникшим, с печальной физиономией. Оказалось, Любочка сбежала за два дня до моего приезда, воспользовавшись тем, что забыли запереть клетку.

Я успокоил Илюшу, заверив, что белке будет лучше на воле. Правда, она не успеет сделать достаточно запасов на зиму, но с голоду все же не умрет: в лесу еще много еловых шишек.

…Зимой я проезжал на лыжах по лесу километрах в трех от дома. Услышав над головой привычное цоканье, оглянулся. Вижу: по раскидистой елке ко мне спускается белка. По светлому ошейничку я сразу признал Любу, хотя на моей питомице сейчас была не рыжая, а серебристо-серая зимняя шубка. Любочка спустилась ко мне до самых нижних веток, оживленно щебетала, но спрыгнуть на протянутую к ней руку так и не решилась — успела одичать.