Гэри Дженнингс - Ацтек. Гроза надвигается
Хотя было уже далеко за полночь, я почти не удивился, Увидев старого знакомого – согбенного и сморщенного, коричневого, как какао, старика, который впервые встретился мне как раз у этого зверинца, а потом время от времени появлялся в моей жизни.
Я заплетающимся языком пробормотал приветствие, в ответ на которое старик сказал:
– Давай после всех этих обрядов, ритуалов, пиршеств и прочих сугубо человеческих радостей пообщаемся с теми, кого мы называем зверями.
Я последовал за ним внутрь, и мы двинулись по дорожке между клетками. Все хищники были накормлены до отвала мясом от жертвоприношений, но постоянно текущая вода уже смыла почти все следы их трапезы, удалив даже запах. То там, то сям койот, ягуар или один из больших удавов открывали при нашем приближении сонный глаз, а потом закрывали его снова. Даже из ночных животных бодрствовали лишь немногие: летучие мыши, опоссумы, обезьяны-ревуны, но они тоже были вялыми и издавали лишь негромкие невнятные звуки.
Спустя некоторое время мой спутник сказал:
– А ты проделал долгий путь за короткое время, Выполняй!
– Микстли, – поправил я его.
– Ну, значит, опять Микстли. Всякий раз, когда я встречаю тебя, у тебя другое имя и ты занимаешься новым делом. Ты как та ртуть, которую используют золотых дел мастера, способен приноровиться к любой форме, но не ограничиваешься ею надолго. Что ж, теперь ты еще и приобрел опыт в сражении. Останешься воином?
– Конечно нет, – ответил я. – Ты ведь сам знаешь, что я не гожусь для этого, поскольку у меня слабое зрение. Да и желудок мой к этому не приспособлен.
Старик пожал плечами.
– Всего несколько походов, и воин огрубеет так, что желудок его больше не побеспокоит.
– Меня он беспокоит не столько в походе или перед битвой, сколько после победы. Вот как сейчас... – Я громко рыгнул.
– Ты впервые в жизни напился, – усмехнулся старик. – Ничего, к этому тоже привыкаешь. У воина зачастую это становится потребностью.
– Думаю, что вполне могу без этого обойтись, – сказал я. – В последнее время мне много чего довелось попробовать впервые, и было бы неплохо сделать передышку: обойтись некоторое время без приключений и происшествий. Думаю, я могу рассчитывать на то, что Ауицотль возьмет меня во дворец писцом.
– Бумаги и горшочки с краской, – промолвил мой спутник пренебрежительно. – Микстли, этой скучной ерундой ты сможешь заняться, когда станешь таким же старым и дряхлым, как я. Прибереги такую жизнь до той поры, когда сил у тебя хватит только на то, чтобы записывать свои воспоминания. А пока собирай приключения и впечатления, чтобы потом было что вспомнить. Очень советую тебе попутешествовать. Отправляйся в дальние страны, заводи знакомства с новыми людьми, пробуй невиданные блюда, наслаждайся самыми разнообразными женщинами, любуйся незнакомыми пейзажами, радуйся новому и незнакомому. Кстати, насчет того, что в жизни все надо посмотреть: ведь в прошлый раз, когда ты был здесь, ты так и не увидел текуани. Идем.
Он открыл дверь, и мы вошли в зал, где демонстрировались «люди-животные», уроды и чудовища. Их не держали в клетках, как настоящих зверей. Каждый занимал помещение, которое вполне можно было бы назвать личной комнатой, только у этой «комнаты» не было одной стены, так что посетитель вроде меня всегда мог увидеть обитателей людского зверинца за теми занятиями, которыми они ухитрялись заполнять свою бесцельную жизнь и пустые дни. Стояла ночь, так что все, мимо кого мы проходили, спали на своих постелях, и я разглядывал их без стеснения. Там были мужчины и женщины с совершенно белой кожей и белыми волосами, карлики, горбуны и иные, еще более причудливого обличья уроды.
– Как они оказались здесь? – шепотом спросил я.
Старик ответил, не потрудившись даже понизить голос:
– Некоторые, кого изуродовало увечье, пришли сюда сами, по доброй воле. Других, родившихся уродами, привели сюда родители. В любом случае, за текуани платят, и плату получают или его родные, или те, на кого он укажет сам. А поскольку платит Чтимый Глашатай щедро, то попадаются родители, которые буквально молятся о том, чтобы у них родился уродец и они могли разбогатеть. Самому текуани, конечно, это богатство ни к чему, поскольку здесь он до конца жизни получает все необходимое. Но некоторые из них, самые необычные, стоят баснословно дорого. Вот этот карлик, например.
Карлик спал, но я был даже рад тому, что не вижу его бодрствующим, поскольку у этого человека имелась только половина головы. От выдающейся вперед верхней челюсти и до ключицы – причем у него не было ничего, ни нижней челюсти, ни кожи, – шло открытое белое дыхательное горло; виднелись красные жилы, кровеносные сосуды и пищевод, который открывался сразу позади зубов и шел между его надутыми маленькими беличьими щеками. Карлик лежал, откинув свою кошмарную половину головы назад, и дышал, булькая и присвистывая.
– Он не может жевать или глотать, – сказал мой проводник, – поэтому пищу в него приходится заталкивать по этому верхнему концу пищевода. Поскольку, чтобы принять пищу, карлику приходится запрокидывать голову назад и он не может видеть, чем его кормят, иные из посетителей играют с ним злые шутки. Какой только гадости ему не давали: и слабительное и кое-что похуже. Бывало, этот несчастный оказывался на волосок от смерти, но он настолько жаден и глуп, что все равно откидывает голову назад, завидев посетителя, который собирается его покормить.
Меня передернуло, и я поспешно прошел дальше. Следующий текуани, казалось, не спал, ибо один его глаз был открыт, тогда как второй вообще отсутствовал. Не было и глазницы – просто гладкая кожа – и шеи: безволосая голова начиналась прямо от узких плеч. Конусообразный торс расширялся книзу и покоился на раздутом основании так же прочно, как пирамида, ибо ног у странного существа не было. А вот руки имелись, причем почти нормальные, только вот пальцы на обеих руках были соединены, как будто сплавлены вместе, образуя некое подобие плавников зеленой черепахи.
– Это существо называется женщина-тапир, – заявил коричневый старик, и я знаком попросил его говорить потише. – Нечего стесняться, скорее всего, она спит. Один глаз у нее зарос кожей, а другой лишился век, поэтому и кажется, будто он смотрит. Да и вообще, обитатели людского зверинца быстро привыкают к тому, что их обсуждают вслух.
Но мне совершенно не хотелось обсуждать это жалкое создание. Почему ее назвали в честь тапира, я уже понял: нос несчастной имел форму свисающего хоботка, прикрывавшего рот, если таковой у нее вообще имелся. Правда, не скажи мне старик, что перед нами женщина, я не смог бы определить пол этого создания. Голова вовсе не походила на человеческую, да и различить грудь на сформированном из тестообразной плоти торсе было решительно невозможно. Никогда не закрывающийся глаз смотрел прямо на меня.
– Карлик без челюсти и родился в таком плачевном состоянии, – сказал мой проводник. – Но эта женщина была совершенно нормальной и уже взрослой, когда ее искалечило в результате какого-то несчастного случая. Судя по отсутствию ног, там не обошлось без чего-то режущего или рубящего, все же прочее наводит на мысль об огне. Знаешь, огонь ведь не обязательно сжигает плоть. Порой она просто размягчается, растягивается, тает, так что из нее можно лепить...
Тут у меня скрутило желудок, и я через силу пробормотал:
– Не будь жестоким, помолчи. Она ведь может нас услышать.
– Она! – Старик насмешливо хмыкнул. – Ну конечно, ты ведь всегда очень любезен с женщинами. – Он сделал в мою сторону чуть ли не обвинительный жест. – Кажется, ты только что выбрался из постели одной красотки? А не хочешь ли сейчас совокупиться и с этой, раз ты считаешь, что про такое существо можно сказать «она».
От одной лишь мысли об этом меня нестерпимо затошнило. Я сложился пополам, и меня прямо там, перед этой чудовищной живой кучей, вырвало всем, что я съел и выпил за эту ночь. А когда, опустошив желудок и восстановив дыхание, я бросил извиняющийся взгляд на открытый глаз, из него, не знаю уж, был ли он бодрствующим или просто слезящимся, выкатилась единственная слеза. Обнаружив, что, пока меня рвало, мой проводник исчез, я повернул обратно, прошел через зверинец и вышел наружу.
Но на этом мои неприятности не закончились. Когда уже под утро я добрался до ворот дворца Ауицотля, стражник сказал:
– Прости за беспокойство, текуиуа Микстли, но тебя очень хотел видеть придворный лекарь. Не зайдешь ли ты сначала к нему?
Стражник проводил меня к комнатам придворного целителя, который, стоило мне постучаться, тут же отворил дверь. Лекарь не спал и был полностью одет. Караульный, отсалютовав, отбыл на свой пост, а хозяин покоев окинул меня взглядом, в котором смешались сочувствие, любопытство и профессиональная целительская елейность. Мне подумалось, уж не дожидался ли он меня, чтобы вручить снадобье от тошноты, которая до сих пор еще не прошла, но его вопрос оказался совершенно неожиданным:
