Солнце слепых - Виорэль Михайлович Ломов
– Феденька, это шкаф! – вслух произнесла она и рассмеялась. Но в душе остался неприятный осадок, как перед бедой…
– Я сегодня всю ночь не спала, – сказала она вечером. – Так перепугалась.
– Что? Почему? – стали спрашивать ее.
Изабелла рассказала. Голос у девушки был низкий, грудной, завораживающий. Она удивительным образом могла передать двумя-тремя фразами всю глубину переживаемых ею чувств. Федор невольно отметил это и подумал: «Вот ведь как надо заинтересовывать слушателей – не стесняться говорить им о своих чувствах».
– Прелестный рассказ! – подтвердил его вывод одобрительный возглас Бориса.
Агнесса Петровна любовалась своими детьми.
Федор подумал о том, что быть достойным их не так уж и просто. Он посмотрел на Ольгу. Та не была чужой в семье Челышевых. «А чем я хуже?» – подумал Дерейкин.
Изабелла весь вечер заливалась счастливым смехом и то и дело прыгала из-за стола к фортепиано. Пели романсы, песни, а Рамон Карлович исполнил даже пару арий из опер Доницетти.
Удивительно, умяли все пироги и закуски.
– Я думала, их еще на неделю хватит! – смеялась Агнесса Петровна. Она помолодела и вполне могла сойти за старшую сестру Изабеллы.
– Под такую музыку да не есть! – восклицал Рамон Карлович. Он раскраснелся, даже распетушился, из его глаз ушла тревога, обосновавшаяся там в последнее время. – Вот погодите, на Новый год исполню арию Эскамильо! Под нее быка можно не убить, так съесть!
Радость родителей была понятна. Дети же между музыкой не болтали, больше слушали взрослых. А потом Федор вдруг спросил:
– Помните, Рамон Карлович, вы спросил, не был ли я знаком с Монтенем? Вы знаете – был. Хотите, расскажу, как познакомился с ним на водах в Лукке, где врачи славились тем, что давали больным самые противоречивые указания по методам лечения? Когда я впервые увидел его, то подумал, что у него, как у всякого француза, жало во всем – во взгляде, в слове, в шпаге.
Федор только что еще раз прочел «Опыты» Монтеня и решил, что Рамон Карлович прав, два таких человека, как Дрейк и Монтень, не могли не познакомиться друг с другом. И лучше всего – на водах в Италии. Почему бы и не встретиться им там?
– Мы случайно оказались рядом, разговорились о камнях в почках, об испорченном в путешествиях желудке, сошлись и провели два вечера, наполненных запоминающейся беседой, о которой, однако, оба предпочли в дальнейшем умолчать – Дрейк в своих устных рассказах и Монтень в тех же «Опытах». К сожалению, я не о всем могу рассказать вам. Это тайна великая еси, – небрежно бросил он, вызвав одобрительную улыбку Рамона Карловича.
Через минуту Федора «понесло». Конечно же, это был пересказ, но какой! Федор сам не предполагал, что так много запомнит из Монтеня того, что нашло отклик в его душе. И он не только запомнил, но и добавил его собой. Перед взором Феди была стена, увитая виноградом, источник минеральной воды, каменный стол, скамья, господин, лицо которого предполагало ироничный ум, а одежда – приличный достаток.
– Не для того ли и предпринимаются путешествия, чтобы, в конце концов, вернуться домой? – так начал Федор, подняв, как японец, бровь. – Что такое дом – понимаешь не покидая, а возвращаясь в него. Но иногда в путешествиях находишь такое, чего никогда не встретишь дома.
– Аллигатора, например, – прыснула Изабелла и тоже сыграла бровью. Федор кивнул ей с улыбкой и продолжил под переглядывание родителей:
– Не правда ли, безумно ловить ускользающее здоровье? – обратился ко мне господин с кружкой.
Радушный широкий жест приглашал к разговору. У кружки был причудливый, повторяющий нос господина, длинный с горбинкой носик. Я едва сдержал улыбку. У кружки не хватало только усов. У господина был пытливый взгляд, лоб высокий, с залысинами. Вообще он имел вид незаурядного человека. Переносица была отмечена индивидуальным знаком: треугольником, вершиной вниз. Я никак не мог вспомнить, что бы это могло значить по законам физиономистики. Небольшой рот, с хорошо обозначенной, выпяченной чуть-чуть вперед нижней губой, говорил о том, что его владелец балагур и гурман, большой любитель поговорить за хорошим вином и доброй закуской.
– Не правда ли, безумно ловить ускользающее здоровье? – повторил он вопрос.
– Все равно, что ловить ускользающую любовь, – откликнулся я, толком не успев продумать ответ.
– Да? Вас интересует любовь? По вам этого не скажешь.
– Почему же, позвольте узнать? – полюбопытствовал я. – Я вроде еще молод и обеспечен, и в амурах могу позволить себе невинную шалость.
– Позволить – да, но не ловить. Из ваших рук вряд ли что выскочит.
Я, признаться, с любопытством посмотрел на свои руки.
– Вот никогда так не думал.
– Потому и не думали. У кого такие руки, тот не думает. Незачем.
Мне невольно бросились в глаза его изнеженные руки с тонкими длинными пальцами.
– А вы много думаете? – не совсем тактично спросил я. Однако господин не оскорбился, что говорило о большом миролюбии его характера. – Простите.
– Много, – просто ответил он. – Я Мишель Монтень. Слышали обо мне?
– Да, вы, кажется, мэр какого-то города? – разумеется, я знал о нем.
Монтень помолчал с минуту.
– Да-да, мэр города Бордо, это на Гаронне.
– Я принадлежу тоже к известному роду, – сказал я, чтобы как-то продолжить беседу. Должен признаться, меня ошеломила эта новость – сам Мишель Монтень! Я, конечно, знал о нем все, ценил и ценю его по сию пору гораздо больше всех остальных мыслителей планеты. – Мое имя носит известный род в Англии. Но я не хотел бы сейчас называть себя. Я обещаю вам раскрыть свое имя, когда мы покинем это место. Я слышал, вы родом из купеческой семьи? – поинтересовался я, и опять понял, что поступил нетактично. Мне не всегда хватало французской виртуозности в ведении беседы.
– О, очень дальний, – слегка стушевался
