Солнце слепых - Виорэль Михайлович Ломов
Чтобы как-то сгладить неловкость, я сказал:
– «Быть или не быть?» – не кажется ли вам, что это прекрасная фраза для трагедии?
– Чтобы быть, надо есть, – заметил Монтень. – Пойдемте перекусим, тут есть одно чудненькое местечко. Блинная! (Федор не выдержал и захохотал. За ним засмеялись все).
– Ваша фраза больше подходит для комедии.
Монтень довольно рассмеялся.
– В комедии подчас больше смысла. Пойдемте! Стоит мне только подумать о вине или еде, как тут же начинает сосать!
За хорошим обедом, мы, как и положено двум умудренным мужам, повели беседу не о еде с выпивкой и связанных с ними гастрите и почечных камнях, а о власти и государстве, монархе и толпе.
– Нет ничего презреннее, нежели мнение толпы, – убежденно заявил он, одобрительно кивая третьей бутылке отменного вина. (Такой же вот, – Федор указал на бутылку перед ним.)
– Да, вещь не постыдная становится постыдной, когда ее прославляет толпа, – согласился я.
– С вами мне нечего опасаться, вы не побежите в Коллегию. Должен вам признаться: я не верю в истинность законов Моисея.
– Тем не менее, мне как-то рукоплескала огромная толпа, – произнес я и понял, что передернул что-то в разговоре. Мне явно не хватало цепкости его ума. – Я имел в виду мое триумфальное возвращение в Лондон.
– Сочувствую вам, – ограничился Монтень скупым замечанием.
После этого на короткое время наш разговор неожиданно принял резкую форму – не из-за каких-то взаимных обид или недоразумений, а из-за разного понимания мира. Ведь когда твердая земля, нужны острые лопаты. Это случилось после очередного моего замечания, которому я не придал особого смысла:
– Мы все гости в этом мире, а ведем себя нагло, как невежественные хозяева, – сказал я. – Мы забыли, а может, и не думали никогда, что у мира хозяин уже есть.
– Он не хозяин, – заметил Монтень. – Он допустил к управлению хозяйством нас, людей.
– Он допустил непоправимую ошибку, – уперся я.
– Поправимую, – усмехнулся Монтень. – Мы же, люди, ее и исправляем.
– Как? Как мы можем исправить то, что не в наших силах?
– В силах человека все. Я убежден в этом. Надо только каждому из нас выбрать образец для подражания. И подражать ему. Тогда не надо будет исправлять ничего.
Мне с детства не нравилось, когда мне ставили в упрек (так мне казалось), что я подражаю кому-то.
– Не знаю, – возразил я, – я никому не подражаю, я подражаю лишь тому, что у меня в душе. Куда душа зовет меня, туда и направляюсь. Что она велит мне делать, то и делаю. И еще не разу не ошибся ни в направлении, ни в деянии.
– Вы счастливец, в вашей душе Бог, – мне послышалась ирония в его словах.
– Нет, – резко сказал я.
– Знаете что? Хочу вас отвлечь одним замечанием. Как вы думаете, что такое диалог?
– Беседа на равных, как у нас с вами, разве нет?
– Я не о нашей беседе. Я вообще. Мне диалог напоминает два монолога глухих или умалишенных, а еще словесную дуэль, в которой чаще всего вылетает слово «нет». И если «да» – это нападение, то «нет» – скорее защита. Не станем нападать и защищаться. Давайте вложим шпаги в ножны и заключим перемирие.
– Не мир? – мне по-прежнему хотелось предложить что-то более существенное, чем сам Монтень.
– Хотя бы перемирие. Я просто хотел сказать вам о том, что если бы каждый из нас заходил в этот мир осторожно и осторожно шел по нему, боясь уронить статуи тех самых образцов для подражания, и не протягивал руки к тому, что «плохо» лежит, с миром ничего плохого не случилось бы. Когда я утверждаю, что диалог это два монолога глухих, я утверждаю только то, что мы глухи к голосу мира и слышим только самих себя.
«Чем больше скитаешься по свету, тем больше понимаешь, что занимаешься не тем», – подумал я тогда. После этого у нас разговор зашел об оружии, тонкий такой вопрос о том, какая нация предпочитает какой вид оружия и почему.
– Из всех видов оружия я лично предпочитаю меч, – сказал я. – Он будто сделан по моей руке. Не правда ли, есть что-то в том, что у римлян короткие мечи, у турок ятаганы, а у французских дворян шпаги? – вообще-то я и не думал сказать колкость, она выскочила сама собой.
– Вы не лишены наблюдательности, – сухо заметил Монтень. – Французские дворяне рождаются с жалом.
– И даже умирают, – мне, к сожалению, не удалось удержать насмешки.
– У англичан, слышал, еще есть и мушкеты, – довольно язвительно произнес француз.
– Это чтоб поставить в споре точку.
Да-да, именно после этого, обменявшись любезностями, мы поклонились друг другу и расстались до вечера. Странно, что нас сильно волновали такие пустяки. Особенно его…
Федор посмотрел на часы. Чем прелестней вечер, тем быстрее настает ночь. Время приближалось к полуночи.
– О, прошу прощения, – засобирался он. – О том, как проистекала наша встреча с Монтенем, я вам расскажу в следующий раз.
Все с сожалением вздохнули, но возражать не стали, завтра рано вставать. Борис с Ольгой ушли в свою комнату. Изабелла накинула пальто и вышла проводить Федора на улицу.
– Вы где? – послышалось сверху.
– Мы тут, мама! – отозвалась Изабелла.
Какой голос у нее, какой голос! Он весь как «Любовный напиток»!
– Далеко не ходи!
– Мы тут, мы никуда не пойдем, Агнесса Петровна! – крикнул Федор.
Он вдруг почувствовал, что и его голос тоже наполнен музыкой. Слышно было, как форточка закрылось. В окне погас свет, и золотистый снег стал серебристым.
– Феденька! – обратилась девушка к Дерейкину. Он вздрогнул. Сколько лет прошло уже, «Феденька»?
– Что, Изабелла?
– Пообещай мне, Феденька, ждать меня, ждать, несмотря ни на что!
– На что несмотря? – спросил Федор, улыбаясь ей в темноте. И такая была на сердце тревога!
Он приблизил к ее лицу свое. Изабелла глядела на него с любовью. Восхищение переполнило его грудь. Он так и не решился поцеловать ее.
– На все, – ответила Изабелла, быстро поцеловала его и скрылась в доме.
Глава 28. Проигрыш Хряща
Когда Федор зашел в общежитие, он почувствовал что-то неладное. Ни с того ни с сего засуетился сверх меры вахтер, выглянул с покашливанием из своей комнаты комендант Кузьма Иваныч. В коридоре встретился староста этажа и как-то странно посмотрел на него. Многозначительно и как бы предупреждая о чем-то. Но при этом не проронил ни
