Крушение шхуны "Графтон" - Ф. Е. Райналь
Бедственными событием была эпидемическая тифозная горячка, такая страшная, какой я никогда не видывал. Она распространялась с ужасающей быстротой и уничтожала население. Наша плантация подверглась чрезвычайному опустошению. В первое время мы теряли по десяти человек в сутки. Наконец болезнь уменьшилась, но я сам от изнеможения заболел окончательно. Долго еще по выздоровлении я чувствовал слабость духа и тела, и приписывал свое состояние нездоровому климату острова.
Другое событие было совершенно другого характера и открывало мне блестящую перспективу. В это время (в 1852 г. я уже три года занимал должность управителя) важная новость разнеслась по свету — об открытии золота в Австралии. К нам на остров она пришла с кораблем, прибывшим из Сиднея. С тех пор Голубые горы, Офир, Виктория сделались предметом всех разговоров, целью всех честолюбивых стремлений. Только и было речи, что о громадных состояниях, сделанных в несколько дней; о самородках золота в пятьдесят, сто фунтов, найденных на поверхности земли или на незначительной глубине; о бедных людях, земледельцах, рабочих, матросах, которые в свою очередь вели вельможескую жизнь, рассыпая горстями золото, предаваясь безумным излишествам: один заказывал ножную ванну из шампанского, другой зажигал сигару банковым билетом, на который целое семейство могло бы прожить несколько месяцев. Всюду шли рассказы о беспрерывном наплыве человечества из всех стран земного шара в Австралию; о великолепных судах без хозяина в портах Сиднея и Мельборна, покинутых экипажем, офицерами, самими капитанами — так как все отправились на золотые копи. Правда, упоминалось также о горьком разочаровании, о неслыханных страданиях, чрезвычайных бедствиях, но это были только слабый тени на блестящей картине, ослеплявшей взоры.
После некоторого колебания, я решился отказаться от места управляющая, покинуть остров Маврикия и, подобно другим, попытаться поискать счастья в Австралии. В 1853 году я сел на дрянное суденышко и через пятьдесят шесть дней прибыл в Порт-Филипп. Едва только я вступил на австралийскую почву, как почувствовал необходимость научиться прежде всего по-английски, и я два месяца изучал этот язык на пакетботе, ходящем между Сиднеем и Мельборном. Высадка моя в последнем городе не была удачна. Наш корабль, входя в этот порт вечером, во время густого тумана, попал на риф и, повалившись от сильного удара на бок, не мог уже приподняться. Суматоха была неописанная. Волны смывали нашу палубу и унесли двух человек, одного матроса и повара, которые утонули. Новые удары последовали один за другим, показалась течь в носовой части и корабль затонул. К счастью, глубина в этом месте была небольшая. Часть грот-мачты с марсом оставалась на поверхности воды; мы взобрались туда и, там уцепившись, провели всю ночь. Эти несколько часов показались нам столетиями; мы с неописанным страхом смотрели на громадные волны, боясь каждую минуту, что какая нибудь из них более огромная вырвет нас из последнего убежища. Наконец рассвело, один пароход заметил нас, снял на лодку и высадил в Мельборн. Через день я уже отправился в рудники.
Взобравшись на мачту и там уцепившись, провели мы всю ночь.
Я провел одиннадцать лет в Австралии, три года на золотых приисках в провинции Виктории, и восемь на приисках Нового Южного Уэльса, преимущественно на берегу реки Турано и его притоков. Я не могу жаловаться, чтоб судьба обидела меня сравнительно с большинством рудокопов; я добыл достаточно золота не только для покрытия издержек, но мог и отложить кое-что. Но во всяком случае цель моя не была достигнута: я не хотел возвратиться домой иначе как с хорошими средствами, чтоб прожить безбедно с моим семейством. Иногда я терял бодрость, но каждый раз, когда я приходил в отчаяние, более счастливая находка или открытые жилы, обещавшие сокровища, возвращали мне надежду и побуждали к настойчивости. Может быть я был слишком честолюбив, а может быть уступал в мудрости одному ирландскому матросу, который в продолжение всего моего пребывания в рудниках Виктории был мне преданным товарищем и верным другом. У честного Мак-Люра была одна только цель — собрать достаточную сумму денег для возвращения в отечество, для покупки небольшой фермы и для обзаведения семейством. Во время наших отдыхов под палаткою, когда мы жарили себе бараньи котлеты или покуривали трубки, он рисовал мне картину своего будущего счастья. Зимний вечер. Он сидит у камина между старухою матерью и женою и, попивая маленькими глотками грог, рассказывает свои приключения детям, который ползут к нему на колени. И мечты моего доброго Мак-Люра осуществились. Через несколько лет потом — я уже был тогда в долинах Голубых гор — он написал ко мне письмо из Ирландии, в котором уведомлял, что у него была желанная маленькая ферма, что мать его мирно доживала век у него под кровлей, что он нашел добрую жену, что в стакане грога не имел недостатка, и имел все данные надеяться, что и дети явятся со временем. Он был счастлив, скромность его вознаградилась.
Об этом долгом периоде моей жизни воспоминания толпятся у меня в голове; они наполнили бы целый том (может быть со временем и издам этот том); теперь же я ограничусь тремя происшествиями, когда я чуть не погиб, и которые дадут понятие о всевозможных опасностях, которым подвергаются искатели золота.
Первые относятся к моему вступлению на поприще рудокопа. Я поселился с Мак-Люром на прииске Форест-Крик, у подошвы горы Александра, в обширной долине, которая была наполнена небольшими белыми палатками и изрыта ямами, в которых работали около пятидесяти тысяч рудокопов. Однажды, после усиленной работы заступом и после промывки земли, не имея ни чаю, ни отварной воды, я имел неосторожность напиться из мутного ручья. В тот же момент меня схватила холера. Перенося жесточайшие мучения и думая, что решительное лекарство или спасет меня или ускорит смерть, я выпил большой стакан водки, насыпав в него ложечку перцу… Я выздоровел.
Через несколько времени мы с Мак-Люром подверглись несчастью, которое для нас было хуже потери жизни: мы рисковали ослепнуть. Когда мы промывали золотоносную землю, рои мух, необыкновенно злобных и упорных, не переставали кусать нам лицо, в особенности глаза, и мы не могли утерпеть, чтоб не прогонять их руками, выпачканными грязью. Грязь эта,
