Владимир Коваленко - Боевые паруса. На абордаж!
– Не пристало. В дом занести – это можно, когда дочь отцу прислуживает, это правильно. Но по улице?
Воздела руки, призывая небо в свидетели своей правоты. И добавила:
– Да ты и не умеешь на голове-то носить. Судки – не корзинка, с какой ты на рынок бегаешь. Вот перекособочит тебе юбку, башмачки выглянут…
Руфина сложила руки на груди и подняла бровь. Так и выглядит живой и непоседливый астурийский ребенок.
– Ну, ты же не выйдешь без вертугадена?
– Надо будет – выйду. И еще – ты научишь меня носить на голове вещи?
– Зачем это благородной донье?
Так и не научила. Впрочем, Руфина особо не настаивала. Нашла более интересные занятия. Например, пули калибровать. А в переноске тяжестей взяла на себя обычный для Испании мужской труд: поставить груз женщине на голову. И снять.
Вот и теперь – сгружает судки с головы спутницы медленно и осторожно. Словно и не весят ничего. А там – снова присутствие, веселые приветствия и обычные комплименты. И кабинет отца, который, кажется, не больно и доволен желанием дочери принять участие в охоте.
– Раз ты этого желаешь, – говорит, а сам хмурится, – я немедленно дам знать, что буду, и буду вместе с тобой. А еще пора навестить лошадок, за содержание которых город регулярно вычитает из моего жалованья. Займешься?
Руфина кивает – и только эхо выбитой каблучками дроби напоминает, что в присутствии только что была девушка.
Один из стражников повел носом, сообщил грустно:
– Пахнет лишь мясом да соусом. Как думаете, друзья, отчего и почему донья Руфина духами брезгует?
– А ты знаешь, из чего их делают?
– Нет.
– А она знает…
Дон Терновник в присутствие заявился к вечеру. Снова – минута в минуту. Как раз, чтоб пронаблюдать красные от стыда рожи бежавших прошлой ночью стражей. И восхищенно дослушать устроенную им сеньором альгвазилом выволочку. Оказывается, можно поднатореть в риторике, не заканчивая никаких университетов.
– Ладно, – закончил Санчо, скосив глаза на дверь. – Спасибо, все живы. Но на грядущее, еще раз – что главное для стражника?
– Головой вертеть!
– Надо же, запомнили. Да, Диего, а тебя немного подводят уши. Проверь, нет ли серных пробок.
– Нет их. Осмелюсь напомнить, сеньор Эррера, что я вам не подчинен. А потому сам думаю, как поступить.
– Тогда постарайся делать это побыстрей, ладно?
– Можно.
Диего торжественно прошествовал мимо – к выделенному ему столу. Разбирать отчеты патрулей, у которых не было с собой судьи.
– Сеньор Эррера…
Шепот. Один из быстроногих. Заметили дыры на мантии? Еще бы, парень наверняка их красной ниткой заштопал – да стежками покрупней. Чтоб все бойца видели.
Немедленно направленному на младшего товарища взгляду, однако, оказалось не за что зацепиться. Терновник не стал демонстративно зашивать дырки, как большинство новеньких поступает. Над прорехами явно поработала женская ручка, да преловкая – и не видно почти. Только если знать, где вчера дыры зияли, и присмотреться хорошенько.
Значит, или зазноба постаралась, к которой по ночам с виолой, либо веселый дом навестил. Тамошние обитательницы тоже умеют с иглой обращаться.
Перо скрипело, пока из окна не потянуло прохладой. Тогда младший алькальд встал, неуклюже потянулся, заглянул в кабинет к старшему.
– Дон Хорхе? Вы сегодня сидите над бумагами дольше, чем обычно. Я могу помочь?
– Боюсь, нет. Увы, я подзапустил отчетность – а это очень плохо. Не люблю бумажки. Однако пока стол не опустошу, из-за него не выйду, хоть бы на это вся ночь понадобилась. А ты иди гуляй.
Диего поднял бровь. Подождал, хмыкнул и растворился в сини севильского вечера.
История шестая,
о том, как прошла городская охота
Пули она калибровала сама. И заряды отмеряла. В кожаных перчатках, чтоб не испортить кожу рук черными пятнами, которые и не отмоешь толком. Увидели бы соседки, на что изведена тончайшая лайка! Впрочем, свою кожу всяко жальче.
Тем более теперь, на людях, перчатки на руках Руфины куда более скромные. Ну да – не красоваться, а бить волков. Пока, впрочем, борзые поднимают больше кроликов. На них и пули жалко! Но гремят выстрелы, и секретарю охоты приходится не покладать пера, записывая, кто из охотников подстрелил «зверя».
Не всем есть дело до пальбы. Большинство дам заняты исключительно тем, чтобы не вылететь из седла – и при этом прилично выглядеть. В старые времена, когда всей Испании было – полоска вдоль океанского берега, занятая маленькими, склочными, но способными объединиться ради крестового похода на мавров королевствами – в те старинные времена женщина либо восседала на ведомой пажом под уздцы лошади в некоем подобии стула с подставкой под ноги, либо напяливала штаны и поднималась в мужское седло.
Увы, нынешние обычаи предлагают нечто среднее – зато безо всякого выбора. Считай, мужское седло наоборот – две луки, одно стремя. Зато нарядно! Никаких «платьев для верховой езды», ради ловли женихов принято надевать лучшие наряды. Значит, и каркас.
Что делает жесткий треугольный вертугаден с платьем дамы, взгромоздившейся в седло? Верно, перекособочивает. А ножки показывать неприлично! Приходится пристегивать к подолу дополнительное полотнище с той же, что у платья, расцветкой и отделкой. И чувствует себя благородная девица разом парусным кораблем и его экипажем. Кораблем – потому, что с парусами. У галеонов тоже есть такой парус, что не выше, а ниже палубы. Ставят его на рее поперек бушприта, называется блинд. Экипажем потому, что мороки с пристежкой куда больше, чем морякам с блиндом. Отстегивай, пристегивай и ухитряйся это делать изящно! Кавалеры смотрят, лучшие в городе.
Вот и хочется Руфине кого-нибудь поскорее подстрелить. Лучше – не кролика.
Ее взгляд ищет знакомых. Вот отец – пока не расчехлял оружия, да ему и не до скачек. Едет шагом рядом с графом Барахасом, о чем-то тихонько беседует. То ли о городских заботах, то ли о старых делах – у графа на плаще алеет меч Сант-Яго, отец сверкает цепью о двадцати восьми звеньях – и подвешенной к ним овечьей фигуркой. Два героя! Увидь подобных «пришедший в разум» дон Алонсо Кихана на смертном одре – дон Кихот восстал бы вновь…
Перуанец дорвался до общества какого-то типа в огромном воротнике-фрезе, на который, верно, ушла половина контрабандного голландского полотна. И дон де Рибера там же! Дела у него, видите ли. А у девушек с некрасивой челюстью, видимо, нет и быть не может иных занятий, кроме как опекать подруг?
Когда-то Руфина гадала, от кого у ее семейства такая награда. Печать. Знак породы. То ли древняя, от последних вестготов, что удержали мавров близ ущелья Ковадонги. То ли старинная, от воинов Джона Гонта. Подумать только, англичане являлись в королевства сии не врагами, но друзьями, союзниками и родственниками! Точно не скажешь, настолько далеко отец с матерью родословные не помнят. А бумаги горят во время мавританских набегов, даже золоченые дворянские грамоты. Что ж, она привыкла гордиться лицом северянки и в ответ на оценивающие взгляды ярких южанок и точеных кастилиек задирать повыше длинный нос.
