Владимир Коваленко - Боевые паруса. На абордаж!
– Вот уж нет! Ну, если так, поговорю с отцом. Как думаешь, мое черное для охоты подойдет?
– Какая ты все-таки хорошая!
Вот и вся взрослость Аны де Рибера – до первой радости. Висит у подруги на шее, и не замечает, что та хмурится. И так не до сна, а теперь новые хлопоты. Да если бы только они! Светлячок ушел… Снова сердце сжимают беспричинная печаль и злоба…
Соседка добилась своего, убралась. Увы, снизу раздается новый голос:
– Охота, значит? Славно, донья Руфина.
– Сеньор Венегас? Доброго дня, – выплюнула, будто подавиться пожелала. – Делать тебе нечего, кроме как апельсины стричь?
Венегас – фамилия. Говорят, встречается в Кордове – и в Севилье, потому как в Севилье встречается все, что есть в подлунном мире. Откуда он на деле, неизвестно, о молодости, до солдатчины, не рассказывает. А еще думает, что Руфина на него сердится, если та невзначай называет его «сеньором». Мол, дочь его высокого покровителя и друга намекает, что ей он все-таки чужой, почти человек с улицы. Потому сегодня и получил «сеньора»! Девушка действительно зла, только не на него. Вообще. А еще ей неловко звать человека втрое старше себя одной фамилией.
Окликнуть по имени? Она и не помнит! Или помнит, если немного нахмурит лоб. Мигель, вот как! Но назвать вассала по имени – обидеть, приравняв к наемному слуге. Даже сейчас – слишком! А по фамилии все равно неправильно. Всадить бы тому, кто придумал мелочный этикет, между глаз двухдюймовую пулю из рейтарского пистолета!
– Опять, донья Руфина. Только не апельсины, и не стригу. Да тебе сколько ни говори, все перезабудешь. Ухаживать за деревьями надо постоянно. Сад – искусство, которым и король наш, старый Карл, увлекался, и Филипп, дед нынешнего, собственным по€том почтил… Значит, жениха присматривать будешь?
И этот туда же.
– Сеньор Венегас, вы же слышали разговор! За подружкой присматривать буду да волков бить!
– Ай-ай, у тебя и арбалета-то нет!
– А пистолеты на что, рейтарские?
– Так ольстреди поношенные. Новые, что ли, заказать?
– Зачем? Куда славней те, что прошли:
И Штадтлон и Луттер,И Вербен и Лютцен,Знакомы им Тилли и князь Валленштейн.Но после походовХозяин их продал,Как видно, чего поновей присмотрел…
Сложившиеся в голове строчки вернули настроение – пусть не хорошее, ровное.
– Вряд ли у них настолько богатая история, но делал немецкий мастер. Впрочем, верней всего, его к нам попросту привезли на продажу. Истрепал их какой-нибудь гарнизонный вояка, не видавший большой битвы. Вроде меня. А потом они понадобились для твоих любимых близнят. Может, купим новые?
– Все-таки я надеюсь, что у моих вещей более славное прошлое, Венегас!
– А я впервые вижу, когда жадность стихами оправдывают! – Мигель поднял и опустил руки в притворном отчаянии. – Не слишком ли ты экономная?
– Нет.
Перекинула косу через плечо. Теребит ленту.
– Ты сам знаешь. На меня и так уходит в пять раз больше денег, чем на других девушек.
Мигель знает, она права. Жить с даром – дорого, но экономить на жизни – умереть, и умереть гадко. Может быть, даже попасть в ад после смерти! Потому Руфина не будет стесняться скромных нарядов и потертой амуниции.
– Но, может, хоть галун нашьем? Где потерто?
– Нет. Они ведь еще хорошие, просто не новые. Так и ладно, пусть все видят – я не за женихом, я за волками. Ну, ладно, пойду маме расскажу. Уже совестно, что столько ей от меня хлопот! Да и обед отцу пора нести.
Улыбнулась – наконец! – и скрылась внизу.
Мигель пригладил усы. Хочет Руфинита, не хочет, а молодые люди ее увидят. Среди испанских аристократов красота женского тела ценится невысоко – все равно днем ее прятать в платья, под которыми даже не разобрать, беременна дама или нет. А ночью темно… В результате, как говорит Руфинита, «идеальной женской фигурой у нас в Испании почитается конус, у коего диаметр основания относится к высоте как единица к полутора». Куда важней манера двигаться да характер. Вот чего, а характера в Руфине де Теруан – хоть бедным раздавай. Оно и неудивительно: только о тайнах, сеньора, не стоит лишний раз и думать! А то, глядишь, на язык выскочит.
Так или иначе, следует кликнуть жену. Некрасиво выйдет, если сеньорите придется идти по городу с сеньорой Бланкой, будто у ее отца и вассалов нет. Конечно, у супружницы четверо сорванцов на шее, и дел по дому невпроворот, так вот ей и отдых!
Вассал… Иной человек и не числится по форме в свите сильного человека, а только тем и живет, что выполняет, что поручат, и ждет награды – какую дадут. Порой и установленное жалованье не платят, о каждом мараведи приходится напоминать, да как! Даже «целую ваши ноги» в подобном деле считается стилем низким. Вывелось целое племя припадающих к стопам, и это вольные люди, вассалы только королю. Ну, и пустому желудку с холодным очагом.
С Мигелем другая судьба сроднилась, пусть не больно высокая, да чести не в ущерб.
Сперва послужил мечом и пикой католическому королю. Не той пикой, что следует доставить во Фландрию, Господь миловал. Такой, что сохла в Оране, гнила в Сен-Паулу, просаливалась на десятке кораблей. Мозолистым – больше от лопаты, чем от пики – рукам довелось держать и золото, и каменья, но военная удача переменчива, и восемь лет назад солдат приполз в Севилью, повинуясь странному инстинкту, что заставляет человека умирать рядом с себе подобными. Полуживой не от трудов и лихорадки, а от их последствий, Мигель мечтал только о том, чтобы жизнь наконец оборвалась – но вместо старухи с косой увидал знакомые сапоги. Не потому, что лежал, как издыхающий пес, нет, ноги еще держали. Просто вдоль улицы мел колючий пыльный ветер в лицо патрулю, и ворчун Хорхе прикрыл лицо новенькой шляпой. Казакин и штаны на нем были потертые, но не филиппинских времен. Зато сапоги дожили – и в рассуждении, что важный чиновник не станет донашивать чужое, осталось заключить, что одному из товарищей по роте повезло.
Так Мигель стал слугой, пусть и почетным – едва не против желания сеньора. Тогда они сидели на кухне, возле печки – по декабрьским холодам. Донья Бланка – вот кого годы не берут, теперь еще краше сияет недвижной, непонятной севильцам прелестью – все потчевала их простой домашней едой. Хлеб она печет сама. Иначе нельзя, иначе нечего ответить злым языкам, зачем ей отделанное изразцами чудище, когда даже королям для готовки и обогрева довольно очага с жаровней. Старый соратник приглаживал вышедший из моды ус да предлагал помощь в обустройстве. Мол, выбери дело, а вложить в него несколько эскудо я не откажусь. Или снова служи королю – местечко найдется.
Тогда Мигель и решил свою судьбу. Выбрал путь невысокий, но верный.