Альбер Бланкэ - Война амазонок
– Вот видите ли, герцогиня, в свете много людей, которые от нечего делать или от злого умысла забавляются тем, что пугают других. Несколько дней тому назад был у меня Бриссак, чтобы показать мне точно такую же записку, им полученную. В ней мне запрещалось ездить в Рамбулье, где угрожали мне бедой. Вам известно, что я тогда сделал? Взял с собой двести дворян, которые накануне ужинали у меня, и отправился в Рамбулье. Там оказалось множество гвардейских офицеров. Не знаю, имели ли они намерение арестовать меня, но знаю, что я имел силу защищаться. Эти господа отвешивали мне почтительные поклоны, и, даю вам слово, я очень довольный вернулся домой.
– Послушайте же и вы, любезный друг. Может быть, вам повредила именно эта выставка дворянских шпаг в глазах короля и королевы. Неужели вы думаете, что король не понимает, до какой степени опасен ему человек, который в несколько часов может собрать две сотни дворян, чтобы проводить его на прогулку? Поверьте мне, любезный кардинал, прошли времена баррикад Бофора и Брусселя, а ваши двести благородных телохранителей, по-видимому, готовы возобновить прошлое. Берегитесь этой сумасбродной молодежи и помните, что у вас волосы уже поседели. Прошлое не вернется.
– Ах! Герцогиня, молодость – ведь это и есть будущее.
– Будущее, будущее… Мазарини тоже рассчитывал на будущее, а все еще сидит в Бульоне.
– То есть вы хотите этим сказать, что Мазарини никогда еще не был так могуществен, как теперь.
– Ну как можно!… – воскликнула герцогиня с недоверчивостью.
– Разве вы этого не чувствуете?… Все двигается по его приказанию. Я убежден, что никогда во Франции не повиновались ему так беспрекословно, как теперь, когда он присылает свои советы издалека – только его гений царствует в стране.
– Вы заговорили об этом итальянце с восторгом?
– Я говорю как человек, перед которым открылись события в их настоящем свете.
– Но вы не осмелились бы этого написать?
– Еще бы! Я враг его, хоть и союзник.
– Ну, смотрите же, Гонди, этот союзник погубит вас.
– Ах! Герцогиня, какая же из вас вышла пессимистка!
– Ну а как вас арестуют?
– Меня арестовать! Меня, Поля де-Гонди, парижского коадъютора и кардинала святейшего папы? Полноте!
– Все может случиться.
– Видите ли, любезная герцогиня, – мой корабль солидно построен и привычен к бурям. Кроме того, я считаю себя опытным кормчим и у меня всегда наготове два весла, которые предотвратят окончательную гибель… Одно из них мой кардинальский жезл, а другое – моя палица парижского епископа!
– Любезнейший кардинал, вы предупреждены, и потому, сделав свое дело, я ухожу. Прощайте!
– Куда же вы так скоро?
– Туда, где я могу повредить моему врагу, который вам известен.
– Берегитесь, герцогиня, я тоже скажу вам: народ изменчив, как флюгер. Если принцесса опять будет иметь власть в своих руках…
– Я не боюсь принцессы…
Герцогиня де-Монбазон ушла, а коадъютор тотчас же сел в карету и поехал по столичным аббатам. Это было его обыкновенное средство узнавать общественное мнение. Некоторых он нашел в полном убеждении в безопасности, но другие разделяли опасения, о которых его уже уведомляли. Несмотря на свое тонкое чутье, Гонди никак не мог разобрать причины, которыми руководствовались его подчиненные, говоря за или против двора. И немудрено, он ничего не знал о том, что большая часть духовенства уже вела свои переговоры с двором. Многие из подчиненных ему аббатов были уже на стороне двора, а в глубине их сердец спрятаны были лестные обещания насчет приобретения санов и епископских мест и тому подобного. Коадъютор это начинал подмечать. Но сердца легко запираются на замок, надо быть очень искусным, чтобы читать в сердцах, прикрытых лицемерием! Коадъютор продолжал свой объезд.
ГЛАВА XXII
Западня
Когда измена доходит до крайности, тогда она разливается с силой разъяренных волн. Все уступает ее стремлению, и нет такой человеческой силы, которая могла бы ей сопротивляться. Если настигнутые жертвы не погибают в ту же минуту, им остается только бежать.
Герцог де-Бофор искал убежища у своего отца. Герцог Вандомский, сын Генриха Четвертого и Габриэли д'Естрэ, с глубокой печалью встретил сына в своем замке Анэ, из которго Филибер, Жан Гужон и кузен сделали чудо искусства.
– Бедный безумец, – сказал он сыну, – как ты мог верить хоть одну минуту, что человек, который покинул твоего отца, Шалэ, Сен-Марса и всех друзей, что этот изменник не сделает и с тобой точно то же?…
– Я и не верил ему, батюшка, но знайте, не Гастон, а Гонди погубил нас всех.
– Гонди продал вас за портфель первого министра. Но что же, назван ли он первым министром?
– Нет еще пока…
– Ну и пускай подождет. Видишь ли, сын мой, я боролся против Ришелье, а кардинал Ришелье меня победил. А я говорю тебе, что, наверное, Мазарини победил бы и Ришелье. Хочешь ли, чтобы я представил тебе доказательства?
Бофор кивнул головой, изъявляя согласие на эту фантазию старика, а старик вынул большой пакет из кармана и подал его сыну, который рассеянно развертывал его.
– Если бы ты знал, что находится в этом пакете, то наверное поторопился бы прочитать.
Бофор с первого взгляда на бумагу был ошеломлен.
– Ты принужден был бежать, казалось, ты навеки погиб, и кардинал Мазарини очень хорошо знает, что я заодно с тобой, потому что я не похож на своего брата Гастона, который отрекся от своей дочери. И что же? Мазарини является олицетворением милосердия? Вместо того чтобы отдать тебя в руки палачей, как то сделал бы Ришелье, он присылает мне патент на звание генерал-адмирала с правом передачи этого сана моему сыну после смерти моей!
– Не может быть!
– Прочти сам, так в документе означено.
– Надеюсь, батюшка, что вы откажетесь от его милостей! – воскликнул молодой герцог с негодованием.
– Еще бы!
– И возвратите этому дерзкому министру его оскорбительную милость.
– Конечно, конечно, – отвечал старик, кладя бумагу в карман.
– Но сейчас же, батюшка, разорвите ее на четыре части и отошлите ему.
– Непременно.
– Чего же вы ждете?
– А вот хочется прежде узнать, кто бы это мог приехать к нам? Слышишь, привратник протрубил в трубу, чтобы доложить мне о приезде важной особы.
Они подошли к окну, но было поздно. Прибывшая особа всходила уже на крыльцо, а на дворе стояла взмыленная лошадь. Они повернулись к двери, которая в ту же минуту отворилась, и увидели герцогиню де-Монбазон. Она была в глубоком трауре и быстро подошла к Бофору, который стоял, пораженный удивлением.
