Хлеб печали - Станислава Радецкая
- Вряд ли.
- Так верблюда-то возьмете? У меня три их. Одно плохо, они своенравные. А если вам елефант нужен, так я видел здесь парочку.
- В другой раз, - ответил Руди, расстроив старика донельзя. – Я тороплюсь.
- Если надумаете, возвращайтесь, - крикнул старик ему вслед, когда Руди уже пришпорил коня. – Мы тут каждый день – скотина-то есть теперь, а кормить ее да держать негде! Слышите, господин?
Руди рассеянно махнул рукой, не оборачиваясь. Ему было не до верблюдов и не до слонов.
Когда он добрался до городских ворот, и его допросили о цели приезда, первое, что он заметил в освобожденном городе, - необыкновенная радость и довольство на лицах каждого встречного. Над домами висел запах кофе и свежих пирогов, перебивая нечистоты, разложение и гниль. Руди вез письмо из Рима к своему другу-епископу, который оказался заперт в этих крепостных стенах; он надеялся, что застанет его живым и здоровым, а не на похоронных дрогах, которые в избытке встречались ему на улицах, и не в могиле.
Епископ был жив, но сильно исхудал, и страшно обрадовался, увидев старого друга. Руди приложился к его перстню, и после теплых объятий и приветствий, после вручения письма, после короткого разговора за кофе (епископ признался, что у него лежит два или три мешка зерен, брошенных турками при отступлении) о жизни в Вене в эти тяжкие месяцы они вышли подышать свежим воздухом на колокольню монастыря.
- Отсюда, - епископ торжественно обвел рукой площадку, с которой открывался вид на все четыре стороны, - мы наблюдали за турецким лагерем во-о-он на том холме. Признаться, иногда я сам терял веру в то, что Бог приглядывает за нами, друг мой. Здесь, в монастыре, мы роздали все наши запасы голодным, и к концу осады люди начали падать от слабости во время молитв. Малодушных людей, увы, в нашем городе оказалось много, и вы представить себе не можете, сколько ужасов мне пришлось увидеть, когда дурная, дьявольская натура, заложенная в каждом из нас Сатаной, начала брать верх. Я часто думал о вас, кстати, - засмеялся он. – И думал, что вы бы нашли способ, как распознать убийцу и вора сразу.
- Я больше этим не занимаюсь, вы же помните.
- Да… И мне жаль, что вы все еще не можете забыть ту историю. Даже самая тяжелая епитимья рано или поздно заканчивается, друг мой. Кто бы поступил иначе на вашем месте?
«Кто угодно», - подумал Руди, обернувшись к реке. Против обыкновения сегодня Дунай не выглядел серым; воды почти не было видно от барж и лодок с разноцветными парусами, заполонивших русло реки. Епископ дружески дотронулся до его плеча, и Руди накрыл его руку своей, не желая ничего отвечать. Из зева лестницы показалась встрепанная голова звонаря. Он хмуро поглядел на Руди и с неловким поклоном сообщил епископу, что его ждут внизу.
- Что ж, пойдемте, друг мой, - вздохнул епископ. – Вы ведь не откажетесь быть моим гостем, кто бы ко мне не пришел и куда бы мне не пришлось идти? Сейчас все так рады победе, что каждый день устраиваются празднества. Поистине, в эти дни здесь собрались лучшие люди со всей Европы!
В пустой комнате, с распятием над убранной постелью (как ни странно, но застелена она была шелковым покрывалом и медвежьей шкурой) и небольшой конторкой из черного дерева, их ждал гость. Набычившись, он глядел в окно под сводчатым потолком на улицу, и Руди сразу узнал его, даже когда тот еще не обернулся. Барон фон Ринген мало изменился за это время. Теперь он носил парик еще пышней, чем прежде, и отказался от старых нарядов: кожаных дублетов и воротников, которые делали его выходцем из времен Тридцатилетней войны. Он на миг смешался, узнав Руди, но тут же взял себя в руки и поклонился к нему.
- Рад вас видеть, барон, - сказал епископ, подав ему руку с перстнем. – Как видите, меня навестил мой старый друг и ваш знакомый!
- Мы давно не виделись, - недружелюбно подтвердил барон, поцеловав перстень. Он поклонился Руди, и тот поклонился ему в ответ. – Я хотел пригласить вас к себе на обед, если вы сегодня свободны. Моя жена будет рада. Она велела приготовить для вас индейку с каштанами.
- Передавайте ей мои самые добрые пожелания, - воскликнул епископ. – Разумеется, я приду.
- Приходите и вы, - угрюмо обратился барон фон Ринген к Руди. Он делал это явно из вежливости, с большим усилием, но какой-то бес подтолкнул Руди ответить:
- С удовольствием, - отчего барон дернулся и посмотрел на него с бессильной злобой и больше не заговаривал с ним.
Его дом хорошо сохранился, несмотря на пожары и обстрелы, и, когда слуга отворил им двери, внизу собралась вся семья. Руди сразу узнал Матильду, которая превратилась в высокую и симпатичную девушку, на удивление спокойную, хоть видно было, что она привыкла поступать так, как считает нужным сама. Рядом с ней, держась за ее локоть, стояла подруга, худенькая, почти прозрачная, почти еще девочка, с кротким и нежным лицом.
- Где моя жена? – сурово спросил барон фон Ринген у лакея, и тот с поклоном ответил:
- Она на кухне, господин. Сказала, что выйдет через пару минут, чтобы встретить гостей, и просила вас распорядиться и налить почтенным гостям кофе.
- Я сам знаю, что нужно делать, - проворчал барон.
Он скороговоркой представил своих домочадцев, а затем назвал епископа и Руди, после чего Матильда с изумлением взглянула на него и уже больше не отводила глаз с его лица. Старый барон заметил это и немедленно велел ей идти
