Тайна Моря - Брэм Стокер
Задача была непростая, и при дневном свете я мог бы счесть ее еще сложнее. Местами скала головокружительно нависала над водой, что само по себе было опасно. Но я справился и наконец выбрался на груду камней под утесом. Здесь, в самом углу гавани, под местом, где проходила овечья тропа, я и нашел Гормалу — почти без сознания. Она с трудом пришла в себя, когда я приподнял ее голову и приложил к ее губам флягу. Несколько секунд она старалась отдышаться, прижавшись к моей груди лицом, поперек которого упали и спутались жалкие, редкие седые волосы.
Затем с превеликим усилием она слабо простонала, хоть и стараясь говорить тихо на случай, если даже в этом одиноком углу, во тьме ночи и тумана, окажутся чужие уши:
— Моя песенка спета, голубчик; когда обвалились камни, я убилась о скалы. Слушай внимательно, ибо скоро я умру: скоро уж все Секреты и Тайны будут мои. А когда придет конец, возьми мои руки своей, а второй закрой мне очи. Потом, когда я испущу дух, увидишь ты то, что видят мои мертвые очи, услышишь силой моих мертвых ушей. Быть может, и ты познаешь секреты и желания моего сердца. Не упусти шанс, голубчик! Да пребудет Бог с тобой и твоей красавицей. Скажи ей — а ты ей скажешь обязательно, — что я простила ей обиду и просила доброго Господа уберечь ее от любого зла и ниспослать мира и счастья вам обоим — до конца. Прости, Господи, грехи мои тяжкие!
С каждым словом из нее словно медленно утекала жизнь. Я это чувствовал и знал множеством способов. Когда я взял ее руки, на ее лице проступила счастливая улыбка и выражение жадного любопытства. И это последнее, что я видел в тусклом свете, когда накрыл ее затуманившиеся очи рукой.
А потом началось странное и страшное.
Глава L. Глаза мертвых
Стоя на коленях, взяв ее руки в свои и накрыв ее глаза ладонью, я словно воспарил в воздух, обретя изумительное зрение — озирая все вокруг на огромном расстоянии. Над водой по-прежнему висел непроглядный туман. Но просторы воздуха и толщи моря раскрылись, словно сияло солнце, и я просто смотрел в прозрачную воду. В общей панораме не скрывалось ничего, что может быть видно глазу. Корабли на море — и морское дно; ощетинившееся скалами побережье и далекие высокогорья простерлись, как на карте. Далеко на горизонте виднелись несколько судов, больших и малых. В нескольких милях стоял военный корабль, а к северу от него, но куда ближе к берегу изящная яхта медленно двигалась с приливом под убавленным парусом. Военный корабль был настороже: на вершине каждой мачты и всюду, откуда можно было что-то разглядеть, торчала голова дозорного. Горел прожектор, то и дело озаряя море вращающимися полосами. Но мои глаза притянуло, как магнит притягивает железо, судно с неуклюжей оснасткой у самого берега, как будто всего в сотнях ярдов от Данбайской скалы. Я знал, что это китобой, поскольку на его палубе стояли большие лодки для бурных морей и печь, где растапливают ворвань. В бессознательном порыве, словно моя душа — крылатая птица, я завис над этим кораблем. И странное дело, он весь был словно из хрусталя: я видел его насквозь до глубины моря, где лежала его тень, пока мой взгляд не упирался в голый песок или массы гигантских водорослей, что покачивались с приливом над камнями. Средь водорослей юркала рыба, неустанно ползали по камням морские блюдечки, похожие на цветы. Я видел даже те полосы на воде, что неизбежно оставляют ветер и течение. А корабль был прозрачен, словно я заглядывал в кукольный домик — но кукольный домик, отлитый из стекла. Мне открылись все уголки, в мой разум проникали все пустяки, даже те, которые меня не интересовали. Закрыв глаза, я по-прежнему видел перед собой все то, на чем остановились глаза моей души в те моменты духовного зрения.
Все это время я проводил в двойном сознании. Все, что я видел перед собой, было просто и реально, и в то же время я ни на секунду не забывал о себе настоящем. Я знал, что стою на коленях на берегу, средь камней, под утесом, и подле меня — покойная Гормала. Но некий божественный руководящий принцип направлял мою мысль — не иначе как мысль, ибо мои глаза подчинялись любым желаниям, а за ними словно следовало все мое существо. Вот их повело от носа вдоль палубы и в люк. Я спустился, ступенька за ступенькой, составляя точную и внимательную опись предметов вокруг. Я попал в узкую каюту, где как будто даже запах стоял злой. Прогорклый желтый свет от грубой масляной лампы с толстым чадящим фитилем словно делал сумрак материальным, а тени — чудовищными. Оттуда я попал в крошечную каюту, где на койке спала Марджори. Она выглядела бледной и исхудавшей, у меня защемило сердце при виде больших черных кругов под ее глазами. Но в лице читалась решимость — решимость несгибаемая и неприручаемая. Зная ее, с выжженным у меня на сердце ее посланием «я могу умереть», я без подсказок понимал, что именно сжато в ее руке за пазухой. Дверь была заперта — снаружи недавно привесили грубый засов, ключа в замке не было. Я бы задержался, но мною двигала все та же направляющая сила. В соседней каюте лежал мужчина, тоже спящий. Он был крупного склада, с неухоженной рыжей бородой, пронизанной сединой; редкие волосы,
