Тайна Моря - Брэм Стокер
Медленно, медленно тянулось время; туман наползал все чаще, гуще, промозглее. После заката он совсем отяжелел, обещая непроницаемую ночную тьму. Впрочем, в Абердине сумерки длятся долго и в обычных обстоятельствах далеко видно еще много часов после заката.
Но вдруг после того, как налетел очередной клок тумана, меня испугал голос сзади:
— И что ж ты высматриваешь? Ночь? Это Тайна Моря призвала тебя сюда — или, быть может, другое сокровище!
Очевидно, Гормала поднялась по той тропинке в конце гавани. Какое-то время я не отвечал ни слова, а только думал. Сейчас как никогда требовалась моя смекалка, и с Гормалой удалось бы поладить, если заранее разузнать о ее целях; и я попытался разгадать ее желания и затруднения. Во-первых, сейчас она сама искала укрытие от чужих глаз, иначе бы не зашла за ограду; я нисколько не сомневался, что до спуска по крутой овечьей тропке она не подозревала о моем присутствии. Если она искала укрытие, то за чем она наблюдает? Она спускалась на пляж, а значит, узнала, есть на нем что-то любопытное или нет. Раз она выбрала тот угол ограды, откуда видно тропинку, по меньшей мере вероятно, что она ожидала, что ею кто-либо пройдет вверх или вниз. Если бы она ждала того, кто спустится, следила бы за подступами к тропинке, а не за ней самой. А следовательно, она хотела увидеть того, кто поднимется. Поскольку, увидев меня, не заметившего ее, она не поспешила прочь и не скрылась, а сама вступила в разговор, очевидно, в ближайшее время она никого не ждет.
В сухом остатке я вывел, что она высматривает того, кто мог бы прийти, и с этим знанием попытал свою удачу:
— Значит, твой приятель еще не поднялся? Почему не сделала того, что хотела, когда спускалась сама?
На миг она не сдержала изумления — оно сквозило и в ее выражении, и в ее голосе, когда она отвечала:
— Откель ты знаешь, что я делала в гавани?
Но, тут же заметив свою ошибку, мрачно продолжила:
— Очень уж ты умен в своих догадках, а я простая глупая старуха. Почему…
— Так ты нашла его или нет? — Еще не договорив, я вдруг уверился — сам не знаю отчего, но с такой силой, будто эта мысль коренилась в моем разуме всю мою жизнь, — что внизу находятся наши враги или хотя бы их укрытие.
Должно быть, Гормала заметила, как переменилось мое лицо, поскольку ликующе воскликнула:
— Лучше б ты согласился на мою помощь. Een, что следили за другими, могли бы следить и для тебя. Но уж поздно. Какой бы секрет ни был, он твой, не мой; и тебе же будет хуже, что в свое время ты меня прогнал.
Горечь в ее голосе была невероятна, прошлое нахлынуло с такой силой, что я застонал. А затем вернулась — и, ох, с какой же болью — мысль о моей любимой в руках врагов.
Никому не постичь путей Господних. В это мгновение восторга от чужой боли что-то вдруг заговорило в сердце старухи, потому как, когда я пришел в себя, на меня смотрели уже совсем другие глаза. Их взгляд был исполнен тепла и жалости. В сей одинокой душе пробудилось все материнство, какое было или могло бы быть. И добрым голосом она задала вопрос.
— Ты в печали. Когда я вижу такой взгляд, знаю, что Судьбы взялись за свое. Отчего же ты кручинишься, голубчик, отчего кручинишься? — К этому времени я открыто плакал из-за ее доброго отношения. — Что, ушла от тебя та девица? Как по мне, этакий сильный мужчина ни от чего не закручинится, кроме как из-за девицы.
Я почувствовал, что для меня раскрылось женское сердце, и заговорил со всем душевным пылом:
— О, Гормала, помоги мне! Быть может, ты будешь в силах — и еще не поздно. Она похищена и сейчас находится в руках врагов — коварных и отчаянных людей, которые держат ее в плену на корабле где-то в море. На кону ее жизнь, ее честь. Помоги, если можешь, и я буду благодарен тебе до гроба!
Пока я говорил, лицо старухи осветилось. Она словно распрямилась во весь рост и расправила сухие плечи под стать своей женской гордости, отвечая с горящими глазами:
— Что! Женщина, девица, в руках злодеев! Да такая красавица, как твоя, пускай она и попрекнула меня при встрече, возгордившись из-за своей юности и силы. Голубчик, я сделаю все, что только могу! Я с тобой всей силой сердца и всем дыханием тела, в жизни или смерти! Забудем прошлое, хорошее ли, дурное, — поминать не будем; и с сих пор распоряжайся мной по своей прихоти. Скажи, что делать, — и уж под моими ногами трава расти не будет. Красавица-девица во власти негодяев! Быть может, я и допытывалась у тебя секрета, но не такая уж я дурная, чтоб позволить обидам встать между мной и долгом перед всем чистым и добрым!
В своей самоотверженности она предстала величественной и благородной — той, кого во времена, когда зарождались северные народы, могли видеть во снах поэты старых саг, когда в их сердцах возникал образ умудренного годами женского благородства. Я не мог вымолвить ни слова; я поддался чувствам, взял ее руку и поцеловал.
Это растрогало ее до глубины души — со странным всхлипом у нее вырвалось:
— О, голубчик, голубчик! — И больше она не прибавила ничего.
Тогда я рассказал, как Марджори утащила банда похитителей; я чувствовал, Гормала целиком и полностью заслуживает доверия. Когда я закончил, она стукнула сжатым кулаком по ограде и процедила сквозь зубы:
— Ох! Знать бы, знать бы! Подумать только, я могла бы следить за ними, вместо того чтоб шастать у твоего дома и искать, как выкрасть твой секрет, тем помогая твоим врагам. Сперва — тот чужак с темными волосами, а потом — один из них, черный человек со злым лицом, искавший тебя прошлой ночью.
