Тайна Моря - Брэм Стокер
Она так корила себя, что я попытался ее утешить. Отчасти я преуспел, когда сказал, что похищение Марджори ничуть не связано с тем, что произошло у меня дома.
Вдруг она прекратила раскачиваться на месте; подняв одну длинную сухощавую руку так же, как я уже видел несколько раз, она заговорила:
— Но чего все это стоит! Мы в руках Судьбы! И есть Голоса, что говорят, и een, что видят. Как суждено издавна, тому не миновать, что бы мы ни делали ради своей воли. Без толку горевать.
Затем сразу приняла деловитый вид. Самым что ни на есть практичным голосом она потребовала:
— Теперь говори, что мне делать! Я же вижу, у тебя есть план; и ты, и другие трудитесь ради своей цели. Этой ночью с тобой будет еще одна, к добру или худу.
Она замолчала, и тогда я спросил:
— Зачем ты спускалась по овечьей тропе к гавани? Что или кого ты искала?
— Я искала сокровище, которое, как я подозревала, похитили из твоего дома; и тех, кто похитил! Это я направила их, когда ушел темный человек, и наблюдала, когда они были внутри. Потом они отправили меня надолго с поручением в Эллон; а когда я возвернулась, никого уж не было. Я подкралась поближе и нашла глубокие следы груженой телеги. Они затерялись на большой дороге — днем и ночью я искала их следы, но все впустую. Однако думаю, что все спрятано здесь: я прошлась по овечьей дорожке, и повдоль скалы, и по пляжу, но не увидела ни следа. Тут столько закоулочков среди утесов, где можно запрятать великий клад, — никто в жизнь не узнает!
Пока она говорила, я кое-что написал в блокноте, затем вырвал страницу и протянул ей:
— Если ты согласна помочь, отнеси это письмо, потому что мне нельзя сходить с места. Отдай это тому темнокожему господину, которого ты уже знаешь. Он должен быть где-то на скалах за Каслом.
В моем послании дону Бернардино говорилось, что сокровище, должно быть, спрятано поблизости и что подательница записки приведет его, если он сочтет разумным присоединиться ко мне.
Затем я ждал, ждал. Ночь становилась все темнее и темнее; туман сгустился и отяжелел так, что они с ночью едва не слились в одну сплошную и бесконечную массу. Лишь изредка я замечал проблески моря за большой скалой. Однажды издалека в море я услышал восемь склянок на корабле, принесенных ветром. Забилось сердце: если поблизости «Кистоун», это еще сыграет нам на руку позже. Потом водворилась тишина, долгая и нескончаемая. Тишина, что бывает одной лишь ночью; в редкие моменты, когда ее нарушал какой-либо звук жизни поблизости или вдалеке, от неожиданности и по контрасту тишина сама казалась веществом.
И вдруг я почувствовал, что Гормала рядом. Я не видел ее, не слышал ее, но меня ничуть не удивило, когда она вынырнула из темноты вместе с доном Бернардино. В тумане оба казались великанами.
Я как можно быстрее изложил дону свои подозрения и спросил его совета. Он согласился с вероятностью побега в этом месте и объявил о готовности спуститься по тропинке в Данбайскую гавань и как можно тщательнее ее осмотреть. Так он с Гормалой в провожатых начал спуск по крутой морене — скорее откосу, чем тропинке. Сам я сомневался в успехе поисков. Стояла уже глухая ночь, и, даже будь погода ясной, было бы непросто тщательно проверить место, где высокие утесы вокруг не пропускают даже намек на свет. Более того, вдоль всей гавани, как и на других участках этого сурового побережья, под утесами далеко в море местами выступали скалы. Порой они были сплошными, и в соответствующее время отлива хороший скалолаз мог бы через них перебраться. Но здесь сплошных не было — камни торчали из моря разрозненно, без лодки нельзя было и надеяться на всеохватное исследование. Впрочем, я ждал терпеливо — терпение я теперь черпал из своей боли. Прошло немало времени, прежде чем дон вернулся по-прежнему в сопровождении Гормалы. Он рассказал, что обзору открывался только пляж, но, насколько он видел берег у каждого из двух каналов, там не было и следа убежищ или чего-либо такого размера, который мы искали.
Он счел разумным предупредить остальных о нашей уверенности, что злодеи выбрали это место, и отправился на север. Гормала оставалась со мной, чтобы, если потребуется, отнести послание. Она выглядела уставшей — такой уставшей и обессилевшей, что я предложил ей ненадолго прилечь за каменной оградой. Сам бы я не смог сомкнуть глаз — даже если бы от этого зависели мои жизнь и разум. Чтобы утешить ее и принести покой ее душе, я рассказал то, что она так хотела знать: то, что я видел ночью на Уиннифолде, когда Мертвые поднялись из моря. Это ее присмирило, и скоро она уснула. А я ждал и ждал, и время ползло все медленнее.
Вдруг Гормала резко села: сна ни в одном глазу, инстинкты остры, как никогда.
— Цыц! — сказала она, вскинув руку в предостережении.
И тут нас накрыл туман, и его белые клочья носились на усилившемся ветру, аки привидения. Она склонилась ухом к морю и прислушалась. В этот раз ошибки быть не могло: издалека через сырость тумана доносился шум плывущего корабля. Я выбежал из-за ограды и припал к краю утеса. Я был у самого устья гавани и увидел бы, если бы в любой из каналов вошло судно.
Ко мне подошла Гормала и присмотрелась, потом прошептала:
— Я спущусь по овечьей дорожке; она приведет меня к устью гавани, и оттуда я тебя предупрежу, коль что неладно!
Не успел я ответить, как она уже пропала, и я увидел, как она перешла за край утеса на тот опасный путь. Я наклонился над кромкой и прислушался. Далеко внизу время от времени шуршала осыпавшаяся галька, но мне не удавалось ничего разглядеть. Подо мной в прорехах тумана колыхалась темная вода.
Тропинка вела к морю и южному краю гавани, и я перешел в ту сторону, чтобы найти глазами Гормалу. Теперь туман сгустился как никогда, и я не видел ничего дальше двух футов. Зато услышал шум — звуки небольшого оползня, гулкий плеск, когда камни попали в воду. У меня екнуло сердце — я боялся, что-то стряслось с Гормалой. Я весь превратился в слух, но ничего не слышал. Впрочем, я не вскочил с места, потому как знал, что все
