Тайна Моря - Брэм Стокер
Рассказав о своем видении, даже в царящей темноте я угадал, что никто из них не готов принять его точность на веру. Я чуть не вспылил, но вспомнил, что никто не знает о моих опытах со Вторым Зрением и о самом этом явлении. Ни в Испании, ни в Америке вера в него не популярна, и я не сомневался, что им обоим показалось, будто я просто-напросто схожу с ума от волнений и страхов. Даже когда я сказал, что подкреплю свою уверенность, выплыв за Данбайскую скалу и попав на китобой раньше, чем к нему придет лодка, они не поверили. Впрочем, реакция на эту идею была типичной для каждого народа. Для высокородного испанца, чьей жизнью правили законы чести и личной ответственности, все возникавшее из благородных мотивов было достойно уважения; он не сомневался в разумности того, кто придерживается этих принципов. Однако практичный американец, хоть и равно готовый пожертвовать собой и рискнуть всем ради чести и долга, смотрел на мой план исходя из результата: приблизят ли мои действия спасение девушки. Когда испанец поднял шляпу и произнес: «Да пребудет Бог в вашем отважном начинании, сеньор, и охранит в Своей длани вашу жизнь и жизнь вашей любимой!» — американец сказал:
— Честное индейское![65] И это все? Если вам нужны только мужчина и жизнь, всегда можете рассчитывать на меня. Я тоже пловец, и к тому же молод, меня не жалко. Тут я не имею ничего против. Но корабль еще найти надо! Будь он перед нами, я бы сказал: «Рискните» — и пошел бы с вами по первому слову. Но там целое Северное море, где уместится сотня миллионов китобоев, так и не столкнувшись. Нет-нет! Я предлагаю придумать другой путь, чтобы мы помогли девушке все вместе!
Он был славным малым, и я видел, что он желает мне добра. Но спорить было бесполезно: я уже принял решение и, заверив его, что говорю серьезно, сказал, что прихвачу с собой пару шашек и постараюсь сохранить их в сухости, если представится оказия показать местонахождение китобоя. Он, в свою очередь, знал, какие сигналы давать на берегу, если покажется лодка похитителей.
Когда мы закончили с приготовлениями для предстоящего дела, мне пришло время отправляться в свое опасное путешествие. Чем сильнее проявлялась моя решимость, тем больше противились мои спутники, которые, думаю, в глубине души сомневались в моей готовности. Одно дело — смутно планировать безумное приключение, хотя разум возмущался уже этому. Но на краю высокого утеса, в темноте, в тумане, плывущем снизу, когда порывы ветра загоняли его на берег, когда под ногами волны все сильнее бились о скалы со зловещим грохотом, который ломаная непоколебимость рифов превращала в рев, это уже казалось подлинным безумием. Когда мы в разрывах стены тумана замечали темную воду, яростно взбивающую прерывистые линии пены, казалось, что бросить вызов ужасам такого моря да в такой момент все равно что идти на верную смерть. Порой трепетало и мое сердце, когда я смотрел туда, где призраками тумана сливалась с тьмой узкая тропка, по которой мне предстояло вновь спуститься к телу Гормалы, или когда поднимался шум бьющейся воды, заглушенный мглой. Впрочем, моя вера в видение была крепка и, держась за нее, я мог забыть о нынешних кошмарах. Почувствовав прилив отваги благодаря крепким рукопожатиям друзей, я решительно принялся спускаться по утесу.
Последним, что мне сказал в напутствие молодой моряк, было:
— Помните, если достигнете китобоя, любой проблеск намекнет нам, где вы находитесь. Как только его увидят с «Кистоуна», они займутся остальным на море, а мы — на суше. Дайте нам свет, когда придет время, — даже если придется спалить для этого корабль!
Внизу тропинки перспектива предстала совершенно ужасающей. Камни так накрывало клокочущей водой, когда на них метались волны, что порой из белой пены проступали только черные верхушки, а мгновение спустя, когда волна отступала, на том же месте оставалась огромная масса зазубренных камней, твердых и угрюмых, чернее собственной черноты, с зияющими провалами между ними и со сбегающими по бокам струями воды. За ними само море было суровым ужасом — бешенством поднимающихся волн и пенистых гребней, одетым в туман и мглу. Обрушивалась какофония звуков, смутных и грозных, — это волны сталкивались или колотили в гулких пещерах Данбая. Лишь одна только вера в видение о Марджори, явленное мне мертвыми очами Ясновидицы с западных островов, могла завести меня в этот жуткий мрак. Я разом увидел все возможные опасности и ужаснулся.
Но Вера превозмогает все; религиозная привычка, привитая мне с детства, не подвела в этот черный час. Ни один скептик, ни один маловер не смог бы пойти, как я, в неведомое, навстречу мраку и страху.
Я дождался, когда большая волна лизнет мои босые ноги. Затем с молитвой и окрыляющей мыслью «За Марджори!» я бросился в набегающую воду.
Глава LI. В морском тумане
Несколько минут я неистово боролся против прилива и набегающих волн, чтобы удалиться от скал. Меня отбрасывало, и я давился кипучей пеной, но продолжал слепо и отчаянно грести, зная, что сейчас надо только преодолеть течение и естественный подъем волн. На открытой воде стоял шум, откуда было трудно извлечь отдельный звук, но зато и туман на поверхности лежал не так густо, допуская лучшую видимость.
На море всегда более-менее светло, и даже в глухую полночь, когда луна и звезды были скрыты туманом и не было фосфоресценции, придающей воде собственное сияющее свечение, я видел неожиданно далеко. Больше всего меня как удивило, так и ободрило, что с моря я различаю сушу лучше, чем с суши различал что-либо в море. Когда я оглянулся, берег вырос темной неровной линией, непрерывной везде, не считая места, где Данбайская гавань, уходя в глубь суши, создавала разрез на фоне неба. Но рядом поднималась большая Данбайская скала, черная, исполинская; надо мной словно высилась гора. Шел отлив, поэтому, вырвавшись из течения, несшегося к суше, я оказался на сравнительно спокойной воде. Здесь течения не было,
