Вальтер Скотт - Талисман, или Ричард Львиное сердце в Палестине
Взволнованный этим воспоминанием, король Ричард прервал свою речь.
– Но почему же, – обратился он к наследному принцу, – вы, благородный граф Хантингдонский, не открыли мне настоящего вашего имени, когда я так опрометчиво приговорил вас к смертной казни? Неужели вы считаете короля Ричарда способным воспользоваться удобным случаем и из мести отцу казнить сына короля Шотландского, который, правда, относился ко мне враждебно?
– Нет, я не мог этого даже предположить, благородный король, – ответил граф Хантингдонский, – но гордость не позволяла мне объявить себя наследным принцем Шотландии для спасения жизни. Кроме того, я дал обет сохранить в тайне свое настоящее имя до окончания Крестового похода, и если открыл его, то только на духу благочестивому пустыннику долины Энгадди, на случай моей смерти, под тайной исповеди.
– Теперь я понимаю, – сказал король, – что заставило этого почтенного пустынника умолять меня и настаивать на том, чтобы я изменил свой строгий приговор. Да, теперь я понимаю, что он был абсолютно прав, говоря, что наступит минута, когда я, если рыцарь будет казнен по моему приказанию, буду сожалеть о своем строгом приговоре. Да, казни я вас, принц, весь свет обвинил бы короля Ричарда в гнусном поступке, а именно в том, что я воспользовался неблагоприятным положением, в котором оказался наследник престола Шотландии.
– Может быть, Ваше Величество сообщит нам о том необыкновенном и счастливом случае, который помог раскрыть тайну? – спросила королева Беренгария.
– Из писем, полученных из Англии, – отвечал король Ричард, – в числе прочих неприятных известий, я узнал, что король Шотландии захватил трех английских рыцарей знатного происхождения, совершавших паломничество в Сент-Ниниан[29]. При этом он заявил о намерении задержать их у себя в качестве заложников, оправдываясь тем, что его сын, которого он считал находящимся в рядах тевтонских рыцарей, сражающихся с борусскими[30] язычниками, на самом деле находится в Палестине, в рядах крестоносцев, и потому ему необходимо иметь заложников из англичан для обеспечения безопасности своего сына.
Это известие, разумеется, возбудило во мне некоторые подозрения относительно настоящего имени рыцаря Спящего Барса. И действительно, по возвращении де Во из Аскалона мои подозрения подтвердились. Де Во привел с собой оруженосца графа Хантингдона. Этот преданный слуга прошел тридцать миль, чтобы открыть де Во тайну, которую должен был вверить мне.
– Старый слуга в этом случае заслуживает прощения, – заметил лорд Гилсленд, – он был уверен, что мое сердце мягче сердец Плантагенетов.
– Твое сердце мягче! – воскликнул король Ричард. – Железная дубина, камберлендский кремень! Где тебе в чем бы то ни было превзойти Плантагенетов? У нас, Плантагенетов, самое мягкое сердце. Неправда ли, Эдит? – обратился король к принцессе, бросив на нее весьма выразительный взгляд, от которого та покраснела. – Дайте мне руку, прелестная кузина, и вы, шотландский принц, дайте мне также вашу руку.
– Остерегитесь, государь, – возразила Эдит, отступив и стараясь скрыть свое смущение под видом шутки. – Вы забыли, что моя рука вами предназначена служить залогом обращения в христианскую веру сарацин, арабов и вообще всех чалмоносцев во главе с самим великолепнейшим Саладином.
– Да, я это хорошо помню, кузина, – ответил улыбаясь король Ричард. – Но ветер переменился и в настоящее время дует с противоположной стороны…
– Не смейтесь! – неожиданно раздался голос энгаддийского пустынника, который никем не замеченный стоял в углу шатра. – Узы вашего брачного союза имеют не менее важное значение. Небесные знамения всегда справедливы. Знайте, что в ту ночь, когда султан Саладин и шотландский рыцарь Кеннет спали в моей пещере, я предугадал по планетам, что под смиренным моим кровом находится принц крови, естественный враг Ричарда, с которым должна вступить в брак принцесса Плантагенет. Мог ли я усомниться, что это не султан, звание которого мне было известно, потому что он несколько раз посещал мою келью, чтобы побеседовать о движении небесных светил. Я также прочел в звездах, что этот принц, супруг принцессы Плантагенет, будет христианином. И я, слабый и непросвещенный толкователь судеб, заключил из этого, что султан Саладин обратится в христианина, тем более что его высокие духовные и нравственные качества служили мне в этом как бы порукой. Мое неведение или слишком опрометчивое заключение уничтожило меня, обратило в прах, но и в прахе я черпаю утешение. Я не мог проникнуть в судьбу других людей, кто же уверит меня, что я хорошо постиг собственную судьбу? Богу не угодно, чтобы мы проникали в тайны его помыслов, чтобы старались изыскивать сокровенные тайны. Да, судьбы наши нам неизвестны и не могут быть нами постигнуты. Я появился в здешних местах гордым пророком, кичась своим умением предугадывать будущее, считая себя способным наставлять монархов и руководить ими. Теперь же я удаляюсь, посрамленный и униженный, но не отчаивающийся.
С этими словами он вышел из шатра и, говорят, с этого времени припадки помешательства случались с ним реже.
Мы не станем далее излагать подробности всего происходившего в шатре королевы и не будем выяснять, продолжал ли граф Давид Хантингдон быть тем же безмолвным обожателем принцессы, каким вынужден был быть в то время, когда явился к ней простым странствующим рыцарем. Пусть читатель сам представит себе сцену страстного признания, вырвавшегося из уст принца, бывшего до того ее безмолвным обожателем. Скажем только, что по приказанию Ричарда леди Эдит, зардевшись, молча вложила свою руку в руку победоносного рыцаря, после чего трубы и литавры возвестили об обручении английской принцессы королевского дома Плантагенет с Давидом, наследным принцем Шотландии.
Был уже полдень. Султан Саладин ожидал христианских государей в особом для этого случая раскинутом шатре. Под обширным холстом стоял богато убранный пиршественный стол, окруженный низкими сиденьями в восточном вкусе, покрытыми богатейшими коврами и шелковыми подушками. Мы не станем вдаваться в подробности описания драгоценных тканей из золотой и серебряной парчи, затейливых рисунков, вышитых кашемирских шалей и тончайших индийских кисей, богато и со вкусом драпировавших предназначенную для пира залу. Еще меньше мы будем распространяться о яствах и напитках, которыми изобиловал стол царя Востока, скажем только, что он ломился под тяжестью золотых, серебряных и глиняных блюд с целыми жареными баранами, дикими и домашними птицами, приготовленными с рисом, что сарацинское пшено, окрашенное во всевозможные цвета, с различной приправой и в самых разнообразных видах, являлось преобладавшим яством, и что, по обычаю Востока, десерт составлял главным образом шербет, охлажденный во льду, доставленном с вершин Ливанских гор.
