Владимир Ковтун - Полет дракона

Шаньюй внимательно слушал.

Прорицатель тянул время, понимая, что его положение во многом зависит от правильного ответа на прямо поставленные перед ним опасные вопросы.

В третий раз, выслушав красочные описания ночного неба, Тумань нетерпеливо спросил:

- Следует ли это понимать, как благоволение звезд к молодому багатуру?

Рассказывать о звездах в четвертый раз шаман не осмелился. Он неспешно поймал и задавил блоху, после чего рискнул высказаться яснее:

- Ветер, прошумевший в кустарнике, шепнул мне о сильном духе, благоволящем молодому багатуру. Но… - решил он тут же ослабить свое заявление, - синие ведьмы из круглого озера указали мне на опасности его подстерегающие…

При этих последних словах он поймал раздраженный взгляд шаньюя, и понял, что пора спасаться.

Шаман поспешно закатил глаза под самые веки, задергался, как в сильном припадке падучей и, вцепившись себе в грудь тощими руками, принялся кататься по войлочному полу шатра, выкрикивая бессвязные предложения:

- О, богиня Адат и духи священного ручья! Благоволите багатурам и коням их огненным! Лбы и колена их укрепите железами серебряными!

Тут он, видимо, окончательно потерял над собой контроль, потому что вытаращил глаза и громко завопил:

- Храбрый воин, сильный воин, врага не боится, из плена бежит, стражей зарубил окаянных! Стрелы летят свистящие, смерть несут беспощадную!

Выкрикнув весь этот, разом погубивший его бред, шаман обмер от страха, глядя через сощуренные глаза на приближающегося разъяренного шаньюя.

- Старая, блохастая лиса! – Заорал шаньюй, пиная ногами распростертого шамана. – Убирайся, к своим синим ведьмам, и больше не показывайся мне на глаза!

Пинками, стараясь попасть в голову, он вышвырнул прорицателя из шатра и, задыхаясь от непривычного труда и злости, опустился на подушки.

Спустя полчаса полог шатра приподнялся, и перед шаньюем предстал его советник Хэбэй.

- Господин! - Взволнованно произнес Хэбэй. – Плохие новости! Твой старший сын Модэ бежал из Согдианы. Он в соседнем шатре, и ожидает твоих приказаний..

Шаньюй с отвисшей от изумления челюстью ошалело смотрел на Хэбэя.

Побег Модэ наделал много шума среди хуннских удальцов. Старики одобрительно кивали головами: у царевича волчья хватка и быстрые ноги. Сторонники Модэ ходили с высоко поднятой головой – знай наших!

Шаньюй, оправившись от нанесенного ему удара, призвал к себе шамана и щедро наградил его.

Некоторое время он избегал царевича, но потом, по зрелом размышлении, пришел к выводу, что подобная храбрость заслуживает поощрения, тем более, что младший брат Модэ ничем особенным себя не проявил, и проводил время в праздности и лени.

Встретившись, наконец, с сыном, Тумань, в присутствии двадцати четырех старейшин, облобызал царевича, и всячески выказывал ему свое расположение. А, в заключение встречи, поручил Модэ управление тюменем{75}.

Две недели царевич провел в загуле и развлечениях. Но, на пятнадцатый день он собрал свою конницу и устроил ей придирчивый смотр.

Всадники на всем скаку рубили глиняные головы, насаженные на колья, расстреливали из луков соломенные чучела и деревянные, плоские кругляши, запущенные в воздух сильной рукой. Метали копья и рубились тупыми, короткими мечами.

В целом, Модэ остался доволен, но окончании смотра коротко бросил через плечо:

- Ратник из второй десятки, рубивший глину третьим, ленив. Сорок плетей!

И, выдержав паузу, добавил – В следующий раз он лишится головы.

Отряды встрепенулись, стали собраннее. Обучение приняло характер ежедневных, тяжелых занятий воинским искусством..

Модэ разыскал старика-воина, служившего в китайской армии, и вел с ним долгие беседы, стараясь отобрать лучшее из его знаний.

Поразмыслив, ввел в употребление понравившееся ему изобретение какого-то умельца – стрелу с продырявленным наконечником. В полете она издавала жуткий, угрожающий свист.

Приучая воинов и приближенных к повиновению, Модэ мог неожиданно схватиться за лук, и пустить стрелу в ту, или иную цель.

Все присутствующие, под страхом наказания, были обязаны стрелять в цель, избранную повелителем.

ПОЮЩИЕ СТРЕЛЫ

Любимый конь Модэ – Тогрул, настоящий ахалтекинский жеребец чистых кровей, красавец с дымчатым хвостом, был преданным другом царевича, бежал к хозяину по первому зову, и ласково изгибал длинную, изящную шею.

Вечерами царевич совершал на нем долгие, неспешные прогулки, в которых непременно принимал участие и Шабир, вошедший в число первых советников Модэ.

В одну из таких прогулок, среди зеленых холмов, Модэ спешился, ласково потрепал Тогрула по шее и, сопровождаемый Шабиром и стражей, подошел к реке, Долго смотрел на быструю, прозрачную воду потом заговорил.

- Вода течет, подчиняясь повелениям богов. Ты видел когда-нибудь, Шабир, чтобы река самовольно меняла направление своих вод? Небесные владыки не позволят ей этого. Я – царской крови, и обязан поддерживать и укреплять законы Неба на земле.

- Что должен сделать – соверши, царевич. – Сказал Шабир.

- Зима близится, а войск зимней порой не водят. – Ответил Модэ скорее своим мыслям, чем Шабиру. – Ты проследил, чтобы победителям выдали награду за джигитовку?

- Да, царевич.

- Пора возвращаться, время позднее. Утром нам следует посмотреть оружие согдийского купца.

Модэ бросил в воду камешек, встал и повернулся спиной к реке.

Солнце село, и изящный силуэт Тогрула четко рисовался на фоне закатного неба.

Царевич снял из-за спины лук и, вложив стрелу в тугую тетиву, внезапно послал ее в жеребца.

Стрела пронзила гордую шею, и Тогрул, дико заржав, встал на дыбы.

Пятнадцать из двадцати человек стражи Модэ стремительно повторили движение царевича. Красавец конь, пораженный шестнадцатью стрелами, завалился на бок и судорожно забился в агонии.

Пятеро воинов растерялись и, опустив луки, в изумлении смотрели на царевича.

- Дурную траву вырывают с корнем. – Спокойно произнес Модэ, глядя на провинившихся. – Обезглавьте их!

Пятерых несчастных обезоружили, и бросили на колени. Спустя несколько мгновений пять человеческих голов покатилось в сырую траву.

Назад возвращались в полном молчании.

Шабир неплохо обосновался на новом месте. Пожаловаться на неблагодарность своего господина он не мог.

У советника была своя кибитка на колесах, несколько слуг, и, самое главное, в его жилище зазвенел женский голос.