Легионер. Книга первая - Вячеслав Александрович Каликинский
Выпить его он не успел. В приемной раздался новый взрыв шума, обе половинки двери резко распахнулись, и в кабинет ввалилась целая толпа возбужденных тюремщиков. Двое солдат караульной службы ввели сюда же Калиостро со скованными руками. Третий солдат, наслаждаясь всеобщим вниманием, вышел веред и положил к ногам Сперанского солидный узел. На пол посыпался балаганный реквизит Калиостро.
Судейкин фыркнул и, демонстрируя свою полнейшую непричастность к происходящему, опустился в кресло. Сперанский в крайнем раздражении поставил стакан мимо столика и, поискав глазами, обратил гневный взор на приставника отделения для благородных, несомненного виновника его унижения перед жандармом.
– Ну-с, Соколов, что за балаган ты там устроил? И скажите этим идиотам, чтобы перестали звонить в колокол! – закричал Сперанский неизвестно кому. – Не хватало еще, чтобы в городе вообразили, что у нас тут бунт!.. Итак, я слушаю!
Несколько смущенный таким приемом, Соколов начал свой рапорт, поминутно прерываемый гневными понуканиями своего начальника и насмешливым хмыканьем жандармского полковника из кресла.
– Как вы изволили приказать, я с помощником, спустя два часа после водворения арестанта Захаренки в камеру Ландсберга, зашел туда для контроля. Осмелюсь напомнить, что ваше превосходительство приказало также, не возбуждая никаких подозрений со стороны Ландсберга, найти возможность препроводить арестанта Захаренку в канцелярию. Все так было бы и исполнено, если бы Захаренко не устроил в камере гнусное представление со множеством предметов, которые тюремным уставом, правилами внутреннего распорядка замка и вашими личными приказаниями запрещены…
– А вам сказали, милейший, что арестант Захаренко находится на особом, так сказать, положении? – беззаботно прервал приставника Судейкин. – И что жандармское участие в этом предписывает тюремным служащим кое на что закрывать глаза?
– Да, но…
– Одна крыса чего стоит, – мрачно заметил кто-то из помощников смотрителя. – Где же это видано, чтобы арестанты тюремное начальство крысами травили? Да еще неестественного цвета, размера и дикого, осмелюсь доложить нрава? Может, у вас, в жандармском, такое и возможно, но никак не у нас! Вот, извольте посмотреть! Эту зверюгу нижний чин Ефимов шапкой накрыл и тряпицей обмотал. Покажи его сиятельству, Ефимов!
Караульный смело протолкался вперед, и, не обращая внимания на протестующие жесты Сперанского, перевернул над его столом скомканную кепи-бескозырку. Сперанский поспешно отскочил от стола – однако из тряпицы с жалобным пиканьем вывалилась не крыса неестественного цвета и размера, а крохотный желтый цыпленок.
Приставник, его помощник и солдат дружно вытаращили глаза и от такого «чудесного превращения» закрестились.
– Вот видите, господин Сперанский, чего стоят ваши работнички? – укоризненно подал голос из кресла Судейкин. – Крысу с цыпленком перепутать! Захаренко, а ты еще в кандалах?
Захаренко-Калиостро пожал плечами, позвенел под широкими рукавами наручниками и почтительно положил раскрытые браслеты на краешек стола. Караульный, вытаращив глаза на ключ от кандалов, так и пребывающий у него в руках, снова закрестился.
– Я же предупреждал, господин Сперанский, что мой подопечный человек необычный, – улыбнулся Судейкин. – Извольте привыкать – некоторое время он побудет в Литовском замке, под вашим надзором. И вы сами, ваше превосходительство, будете иметь возможность убедиться в необычайных способностях господина Захаренко. Или графа Калиостро – он предпочитает именовать себя именно так…
Сперанский, не смея сказать вслух то, что вертелось у него на языке, молча багровел.
– А где крыса-то, Захаренко? Хотелось бы взглянуть! – Судейкин кончиком трости сбросил цыпленка, успевшего нагадить на какую-то бумаженцию на столе смотрителя.
Сперанский, разглядывая испорченную бумагу, продолжал молча багроветь.
– Ну-ну, господин смотритель! Стоит ли из-за зова природы птички-невелички рисковать получить апоплексический удар! – как ни в чем ни бывало продолжал Судейкин. – На чем это я остановился? Ах, да! Надеюсь, что, разрешив Калиостро устроить для тюремного персонала Литовского замка небольшое представление, вы и сами немало подивитесь его способностям. Разумеется, все эти невинные приспособления для фокусов и факирства я настоятельно прошу оставить при нем.
Сперанского, наконец, прорвало:
– Государь в лице Попечительного о тюрьмах общества поручил мне строгий надзор за вверенными мне арестантами. Это у себя, господин полковник, в Жандармском корпусе, вы вольны делать все, что вам угодно! А я не позволю превращать тюремный замок в балаган! Какая низость! Сегодня ваш лицедей в присутствии высшего начальства осмелился дерзко освободиться от наручников – а завтра, с вашего легкомысленного попустительства, откроет все тюремные двери… И что же, я должен снисходительно смотреть на это безобразие?! Не выйдет, господин полковник! Либо вы удалитесь отсюда вместе с вашим комедиантом, либо он будет, оставшись здесь, строжайше наказан за свое дерзкое поведение и попытку бунта. Думаю, что не менее десяти дней карцера…
– Хватит, господин Сперанский! – малопочтительно оборвал смотрителя Литовского тюремного замка Судейкин. – Хватит! По совести говоря, позволив себе и своему подопечному пару невинных шуток, я рассчитывал повеселить и вас! Побудить задуматься над сутью некоторых предметов и явлений! Довольно! Если вы полагает, что мой полковничий чин и высочайшей ответственности занимаемая должность делают в ваших глазах комедиантом и меня – то довольно! Надеюсь, что вот это высочайшее распоряжение убедит вас в серьезности порученного лично мне дела! Вы понимаете, о чьей персоне идет речь? Знакомьтесь! Только прежде потрудитесь попросить всех ваших балбесов выйти отсюда вон! Вон! А Захаренко остается!
Когда толпа тюремщиков, толкаясь в дверях, покинула кабинет, Судейкин вынул из тонкой папки, принесенной с собой, лист бумаги, украшенный вензелем Наследника престола и ярко-красной печатью на витом шнурке, и подал его Сперанскому. Тот принял бумагу обеими руками, дважды прочел и бережно положил на стол.
– Преклоняюсь и готов исполнять… Но я же не знал, господин полковник! Право, я и подумать не мог, что порученное вам дело столь серьезно и секретно…
– А вам и не надо ничего понимать, господин смотритель. Я имею высочайшие указания и карт-бланш для их исполнения. А вы должны слепо повиноваться.
– Слушаюсь, господин полковник!
– Значит, так: Калиостро останется на вашем попечении еще некоторое время. Останется в одной камере с Ландсбергом. Он получит от меня строжайшие инструкции и указание не игнорировать условия содержания. Пусть ваши балбесы считают его юродивым, душевнобольным – отсюда и некоторые послабления. О комедиантском представлении решение вы, господин Сперанский, примете после настоятельных просьб тюремного персонала. Они последуют, не сомневайтесь! А пока, ваше превосходительство, я попросил бы вас оставить меня с Захаренко наедине. Сами понимаете – строжайшая государственная тайна.
– Понимаю-с! Сей момент! Здесь, у меня в кабинете, вам будет удобно?
Сперанский засуетился, начал было собирать какие-то бумаги со стола, потом махнул рукой и едва не на цыпочках, почтительно обойдя бегающего по полу цыпленка, вышел за дверь.
– Ну что скажешь, Захаренко? – В тоне жандармского полковника и не осталось следов снисходительной насмешки.
– А что
