Легионер. Книга первая - Вячеслав Александрович Каликинский
– И что было потом?
– А что мне оставалось делать, сударь? Завязал ему глаза, велел понюхать из кувшина. У полицмейстера насморк был, не понял он – что нюхает. Ну, тогда я, грешник, лизнуть предложил палец… Ох, что было потом!
– Что же было?
– Сначала полицмейстер мне кувшин на голову надел, да-с… Остатки помоев на околоточного выплеснул – за утерю бдительности. Меня – на сутки в «холодную». Утром – предписание: в двадцать четыре часа покинуть пределы губернии. Я бы и покинул с превеликим удовольствием – да тут выяснилось, что среди вчерашних угадывающих был чиновник из канцелярии самого губернатора. Ну, тут уж дело против меня завертели! Вид на жительство куда-то затеряли вместе с паспортом. Арестовали, отправили в «пересылку» – а потом и сюда, в Литовский замок стольного града Петербурга. Так-то, драгоценный Карл Христофорович!
Калиостро говорил не умолкая, и уже через какой-нибудь час-полтора Ландсбергу казалось, что он знает своего веселого и остроумного собеседника всю свою жизнь. И как-то незаметно отошли в тень и принесенные новым соседом ужасные новости с воли, и страх перед завтрашним днем.
Но все хорошее имеет свойство быстро кончаться. Распахнулась дверь камеры, и на пороге появился давешний приставник.
– Ландсберг! Извольте следовать за мной!
– А что… Что случилось, господин приставник?
– Пока ничего-с, – недобро усмехнулся тот. – Вы днями, кажись, писали прошение на имя его превосходительства Сперанского? Насчет письменных принадлежностей? Вот вас и вызывают. Прошу в коридор!
Приставник на каблуках развернулся ко второму узнику и швырнул ему под ноги зазвеневшую монету:
– А с вашей стороны, господин лицедей, это просто… просто подло! Полтинник, которым вы изволили отблагодарить меня за снисходительность и доброту, оказался фальшивым!
– Фальшивым? – нарочито удивился Калиостро. – Быть того не может!
Уловив в голосе лицедея насмешку, приставник побагровел и скрежетнул зубами:
– Может, может, господин фигляр! Недаром служу на охране всякого сброда – научили-с! Разрезанной картофелиной надоумили проверить – скользкой какой-то полтина показалась. И представьте – сразу позеленела!
– Виноват! – пожал плечами Калиостро. В его голосе появилась насмешливая нота. – Должно, из реквизита монетка оказалась! Прикажете настоящей заменить?
Снова зубовный скрежет. И обещание:
– Ничего, арестант Захаренко! Я с вами попозже посчитаюсь! – приставник повернулся к Ландсбергу. – А вы еще здесь?! Следуйте за мной!
* * *
Приставник вывел Ландсберга во двор замка, где их уже поджидали двое караульных солдат. Все четверо пересекли двор наискосок, зашли в помещение, где жил и отправлял службу смотритель Лев Семенович Сперанский.
Смотритель коротко взглянул на вошедших и сделал жест приставнику. Когда тот вышел, оставив в кабинете Ландсберга с солдатами, Сперанский резко спросил:
– Изволите говорить по-французски, арестованный?
– Точно так, господин начальник, – чуть растерявшись, произнес Ландсберг.
– Меня попросили передать вам письмо, господин арестованный, – быстро заговорил по-французски Сперанский. Произношение у него было ужасное, и Ландсберг напрягал все внимание, чтобы не пропустить чего-нибудь важного. – Вы наверняка понимаете, что поскольку сношение с внешним миром для арестантов запрещено, то это прямое нарушение моего долга. Когда вы прочтете, то, надеюсь, все поймете – от кого это письмо и почему я не мог отказать его светлости. Прошу вас не называть вслух имен, читать молча, а после прочтения я на ваших глазах брошу письмо в огонь. О получении письма и моем попущении настоятельно рекомендую держать язык за зубами. Если конечно, вы желаете избежать неприятностей. Вы меня поняли?
– Понял, господин начальник.
– Хорошо. Письмо вложено в книгу приказов. Подойдите ближе, и постарайтесь, чтобы солдаты не видели, что вы делаете, – Сперанский перешел на русский язык и повернулся к караульным. – Что вы торчите как истуканы? Арестованный будет знакомиться с инструкцией о порядке передачи прошений. Сядьте у дверей!
Ландсберг, повинуясь жесту Сперанского, подошел к столу, раскрыл тяжелую книгу и обнаружил в ней небольшой конверт без имени адресата. Во рту Карла пересохло. Дрожащими руками он вскрыл конверт.
«Господин Ландсберг! Надеюсь, вы понимаете, что после вашего безумного поступка и последующей огласки между вами и известной вам молодой особой все кончено. Ни эта особа, ни я не желаем, чтобы вы докучали нам, в том числе и письменно. Я не желаю вам зла, и считаю своим долгом предупредить, что принял все меры к тому, чтобы воспрепятствовать любому вашему напоминанию о себе. Ежели же вы, вопреки предупреждению, все же попытаетесь снестись с известной вам особой, то я приложу все силы к тому, чтобы усугубить вашу изоляцию от общества. Прощайте. Граф Т.»
Пробежав глазами послание, Карл машинально попытался вложить его в конверт. Однако листку что-то мешало. Ландсберг машинально встряхнул конверт, и из него выскользнуло тонкое золотое колечко с ясным камешком. То самое, которое Карл совсем недавно подарил нареченной невесте.
– Мария, – чуть слышно прошептал Ландсберг. – Прощай, Мария! Прощай, Машенька…
Бросив быстрый взгляд на Сперанского – тот с преувеличенным вниманием что-то писал – Карл незаметно сунул колечко под повязку на правой руке, вложил письмо в конверт и развернулся, глядя смотрителю прямо в лицо. Тот молча показал на дверь, и Карл сделал два шага назад. Солдаты вскочили, как на пружинах. Сперанский взял конверт и бросил его в угасающий камин. Пламя вспыхнуло, затрепетало – и сникло.
– Мне передали ваше прошение о дозволении иметь письменные принадлежности, – глядя на огонь, проскрипел Сперанский. – Теперь, после… ознакомления… Вы продолжаете настаивать на своей просьбе?
– Да нет, пожалуй, – через силу произнес офицер, также глядя в огонь, где только что обратился в пепел еще один мост, связывающий его с прошлым. – Вот если можно… Впрочем…
– Уведите арестованного, – не дослушав, распорядился смотритель.
Когда за конвойными захлопнулась дверь, из-за ширмы, отгораживающей угол кабинета, выскользнул Судейкин, успевший с утра сменить партикулярное платье на голубой мундир со знаками различия полковника.
– Отчего это вы с Ландсбергом по-французски стрекотали? – осведомился он у смотрителя. – Не разобрал, знаете ли… И вообще: с языками у меня не того-с…
Сперанский неприязненно глянул на визитера:
– Оттого, что требование передать арестованному принесенное вами письмо нарушает требование закона, господин полковник! И я не желал, чтобы конвойные солдаты были тому свидетелями!
– Да полно, полно, господин смотритель! – махнул рукой Судейкин. Не спрашивая позволения, он отворил дверцу одного из шкапов и извлек оттуда пузатый графинчик. Наполнив рюмку, он опрокинул ее в рот и поинтересовался. – А нет ли у вас чего-нибудь этакого? Лимончика, например?
– Не держу-с! Впрочем, могу распорядиться.
– Не стоит, Сперанский! Бог с ним, с лимоном.
Судейкин развалился в кресле и уходить, вопреки ожиданиям Сперанского, не спешил. Помолчав, смотритель заговорил:
– Должен вам заметить, господин полковник, что ваши участившиеся визиты начинают меня тревожить. Тем более что они сопровождаются требованиями,
