Ксавье де Монтепен - Владетель Мессиака. Двоеженец
Замок превратился в груды камней.
Телемак де Сент-Беат и те, кто последовал его примеру, отойдя подальше от замка, после взрыва, когда наступила тишина, возвратились и начали искать среди груды камней и обломков Рауля и Одилию.
Несчастный Шато-Моран, убитый горем, тоже ходил и искал своих детей. Вдруг он услышал крик кавалера. Телемак де Сент-Беат нашел колодец.
С осторожностью люди кавалера раскидывали камни.
— Что это? — крикнул он.
— Отец мой! Отец! — послышался голос из глубины.
— Одилия, мое дитя! Говори! Ты воскресла, говори! — кричал старик, почти лишившийся разума от волнения.
И услышал знакомый голос:
— Это я, отец! Да, это я!
Камень отодвинули, очистили отверстие, и Рауль вышел на свет со своим драгоценным грузом.
Шато-Моран протянул руки и обнял всех: Одилию, Рауля и голову Телемака де Сент-Беата.
— Дети мои! — только и произнес он.
Бигон, глядя на них, вытирал глаза и все плакал и плакал.
ЭПИЛОГ
Каспар д'Эспиншаль теперь забыт. Когда разобрали обломки замка, его труп, изуродованный взрывом, был найден рядом с телом Мальсена. Их похоронили рядом. Сундук с золотом достался вдове, но она раздала его бедным. Подробности об ужасном сеньоре сохранились в хронике епископа Флешера, описавшего комиссию «Великих Дней». Мы их взяли оттуда и предоставляем читателям судить, насколько типична и характерна для своего времени фигура Каспара д'Эспиншаля, сеньора замка Мессиакского.
Спустя после катастрофы несколько месяцев в Роквере был двойной праздник: женился Рауль на вдове графа Каспара д'Эспиншаля Одилии, а Телемак де Сент-Беат на Иоанне Пюиморен.
Старый граф Шато-Моран радостно говорил:
— У меня теперь четверо детей!
Грустен был один лишь Бигон: с ним не было Инезиллы.
ДВОЕЖЕНЕЦ
Часть первая
Глава I
МАНСАРДА НА УЛИЦЕ СЕН-ОНОРЕ
В этот день, тридцатого августа 1715 года, здесь происходило одно из значительнейших событий XVIII века: здесь умирал Людовик XIV Великий.
В этот день маркиза де Ментенон, сопровождаемая отцом Телье, села в карету и уехала в Сен-Сир.
Они покинули короля в его предсмертные часы, тщетно умирающий призывал их к себе! Предсмертная агония монарха началась тридцатого и была отравлена самой черной неблагодарностью. Только на смертном одре великий король познал равнодушие своих сыновей, дочерей, родных и своей фаворитки, двуличность своих придворных и двойственность священника, являвшегося его исповедником. Только несколько лакеев оплакивали смерть короля.
Первого сентября в восемь часов вечера Людовик XIV умер.
В девять часов гостиная герцога Орлеанского едва могла вместить нахлынувшую толпу.
Печальное событие наполнило радостью сердца парижан, известие о смерти короля встречали с таким восторгом, как будто Франция избавлялась от жестокого бича.
Девятого сентября вечером погребальное шествие тихо вышло из Версаля, миновало Булонский лес и прибыло к кладбищу Сен-Дени.
За погребальной колесницей следовала малая горсть придворных, из родных же умершего почти никого не было.
На кладбище Сен-Дени открыто ликовал народ, ничто не могло сдержать радостные крики толпы и восстановить порядок.
Повсюду раздавались веселые песни, по улицам были расставлены бочки с вином, а пьяный народ оглашал город восторженными возгласами, оскорблявшими память покойного короля.
Наконец двенадцатого октября парламент, уничтожив духовное завещание Людовика XIV, провозгласил герцога Орлеанского регентом Франции, предоставив ему право управлять государством до совершеннолетия короля.
Филипп Орлеанский будет играть большую роль в истории, которую мы расскажем.
Спустя несколько недель после этих важных событий, то есть в первых числах октября, в поздний час, когда спал весь Париж, запоздалый пешеход мог заметить на улице Сен-Оноре странный свет, выходивший из окон одной из мансард высокого дома.
По временам этот свет был едва заметен и горел бледным огоньком, потом внезапно разгорался, уподобляясь настоящему пожару, затем снова потухал и снова разгорался.
Рядом с этим окном находилось другое, открытое настежь. В его темной рамке виднелась фигура стоявшего неподвижно человека.
Проникнем в обе мансарды по узкой лестнице. В верхнем этаже, там, где кончалась лестница, находились одна против другой две заплесневевшие двери. Одна из них вела в узкую и низкую комнату, едва освещенную медной лампой, стоявшей на небольшом сосновом столе весьма грубой работы.
Несколько деревянных стульев и две грязные койки составляли все убранство комнаты. На одной лежала женщина, ей было не более сорока пяти лет, но на вид можно было дать гораздо больше. Длинные пряди седых волос обрамляли смуглое лицо, сон ее был беспокоен, губы шевелились, и резкие, судорожные движения по временам заставляли содрогаться тощее тело… Эту женщину звали Гильоной. У открытого окна стояла молодая женщина. Она неотрывно смотрела на усеянное яркими звездами небо.
Девушке было едва шестнадцать лет. Она еще несколько минут смотрела на мерцающие звезды, потом быстро подошла к столу, где стояла медная лампа, рядом лежала толстая открытая книга, переплетенная в кожу и с медными углами. Напечатанная в этой книге картина являла собой изображения непонятных и очень странных фигур. Девушка не отрывала от них взгляда.
Это был курс астрологии или великого искусства «распознавать будущность людей посредством течения планет и звезд».
Девушка села, поправила фитиль лампы, положила книгу на колени и углубилась в чтение.
Девушка была среднего роста, с темными голубыми глазами, черные шелковистые волосы были сплетены в три косы. Девушка представляла собой редкий тип восточной красоты. Одежда ее состояла из темного шерстяного платья, значительно изношенного, но безупречной чистоты. Стройный стан и маленькие ручки довершали портрет этого прелестного создания, которое звалось Хильдой.
Облокотив голову на одну руку, она читала, часто останавливаясь, шевеля губами, напрягая свои умственные способности, чтобы понять темные формулы кабалистической книги.
Так длилось с полчаса, и только шелест переворачиваемых страниц изредка нарушал глубокую тишину в мансарде. Вдруг женщина, лежавшая на кровати, испустила тяжкий вздох. Она быстро со стоном вскочила и спросила глухим голосом:
— Хильда, это ты?
