Виталий Гладкий - Подвеска пирата
Наконец капитан-испанец не выдержал напряжения и дал команду открыть огонь. Кормовые орудия рявкнули немного вразнобой, и перед пинком выросли водяные столбы. Но саксонец напрочь проигнорировал это грозное предостережение. Он по-прежнему летел под всеми парусами, словно хотел протаранить корму «Консепсьона». Что задумали преследователи?
Снова громыхнули пушки галеона. На сей раз ядра просвистели над пинком, не причинив ему ни малейшего вреда. Но почему саксонец не отвечает? Ведь дон Эстебан видел в «волшебную трубу», что на носу пинка стоят три пушки и возле них суетятся канониры с зажженными фитилями.
Хитрый замысел капитана пинка дон Эстебан де Айяла осознал лишь тогда, когда расстояние между кораблями сократилось до минимума. Высокая корма галеона скрыла от канониров пинк, оставив видимыми лишь верхушки мачт. Поэтому стрелять было бессмысленно. Чего не скажешь про саксонца. Наконец подали голос и его орудия, ядра которых разворотили кормовую надстройку, где находились жилые помещения офицеров. Палубу сразу заволокло дымом, в каютах что-то загорелось, и матросы бросились тушить пожар.
А когда дым немного рассеялся, пинк уже ударился бортом о борт галеона, абордажные крючья опутали его снасти, затрещали мушкетные выстрелы, и на палубу испанца с ликующими воплями повалили... голландцы! Дон Эстебан де Айяла узнал их по говору.
Он мог ождать кого угодно под флагом Саксонии, только не врагов, с кем давно имел кровавые счеты. Испанские Нидерланды боролись за национальную независимость, при этом положение усугублялось непримиримой враждой между католиками-испанцами и протестантами-голландцами. Наконец, в течение многих лет Нидерландам финансово помогала протестантская Англия, которую никак нельзя было причислить к друзьям Испании. Поэтому любое сражение между испанцами и голландцами всегда заканчивалось резней до полного уничтожения противника.
Вскоре все было кончено. Подчиненные капитана тоже сообразили, какой грозный противник взял их галеон на абордаж. И хотя испанских матросов было значительно больше, страх овладел ими, а если человек напуган, значит, он уже наполовину побежден.
Корсары загнали оставшихся в живых в трюм, оставив на палубе лишь офицеров и капитана, который тупо смотрел на Карстена Роде — как лягушка на удава и все никак не мог прийти в себя от страшной действительности, вертя в руках уже бесполезную шпагу. Позади него стоял Фелипе Родригес с окровавленным лицом. Ему досталось от кого-то из поморов, в бою те оказались посильней голландцев. Он держал в опущенной правой руке заряженный колесцовый пистоль. За ним толпились и остальные пленники. Поэтому победители сразу и не заметили, что Родригес вооружен: на боку-то у него висели лишь пустые ножны.
Молодому офицеру было стыдно. Как могли эти оборванцы и мошенники, эти проклятые пираты одержать победу над ним, Фелипе Родригесом, потомком славного рода кастильских кабальеро[124]?! Лучше смерть, чем такой позор!
— Вашу шпагу, сеньор капитан! — Гедрус Шелига выступил вперед и решительно протянул руку.
Дон Эстебан де Айяла не знал языка, на котором к нему обратился пират, но смысл сказанного понял и безропотно подчинился. Все происходящее казалось ему дурным сном. Вот он сейчас проснется, и снова будет все, как прежде: караван тяжело груженных судов «золотого» флота Испании во главе с адмиралом и его «Консепсьон» — в полном порядке, со всеми парусами, бодро бежит под свежим ветром.
— Что будем делать с испанцами? — спросил Карстен Роде у одного из голландцев.
Это был их единственный офицер, оставшийся в живых. На удачу Голштинца, он занимал должность помощника штурмана и уже побывал на Мейне. Звали голландца Мартин де Фриз.
— Поставить всех на доску, — с ненавистью ответил де Фриз, вытирая пот с лица, закопченного пороховым дымом; он никак не мог отдышаться после боя.
Голландцы поддержали штурмана одобрительными криками. Но поморы (они почти все понимали немецкий язык, на котором разговаривали капитан и де Фриз) неодобрительно загудели. Русские не прочувствовали на собственной шкуре жестокость испанцев, поэтому не испытывали к пленникам никакой ненависти. Тем более, что бой оказался на удивление быстротечным и легким — из команды «Русалки» погиб всего один человек, да двое соотечественников де Фриза.
— Нет, это невозможно, — после некоторого раздумья молвил Карстен Роде. — Не по-божески. Поступим справедливо. Пусть они получат шанс. Если Господь простит их прегрешения, значит, они выживут. Нет — что ж, в таком случае наши руки будут чисты. Пусть садятся в шлюпки, дадим им запас воды и провизии — и на все четыре стороны.
Голландцы недовольно зашумели, но бывалые матросы быстро растолковали молодым, что такое решение сродни смертному приговору. Выжить в открытом океане с минимальным запасом воды и съестных припасов практически невозможно. И кто знает, что лучше: умереть сразу, пройдя по доске, или страдать неизвестно сколько под палящим солнцем, когда жизнь из человека уходит по капле.
Фелипе Родригес тоже понял, что им уготовлено, когда пиратский капитан указал на шлюпки. «Мерзавец, негодяй! — бушевал в душе молодой и горячий кабальеро. — Нет, по-твоему все равно не будет! До встречи в аду!».
Он выскочил вперед, поднял пистоль и крикнул:
— Умри, собака!
Но тут в воздухе мелькнула серебряная рыбка, и молодой идальго почувствовал под сердцем нестерпимую боль. Уже падая, он нажал на спусковой крючок, и пуля улетела в небо — удивительно высокое, чистое и голубое.
Гедрус Шелига давно следил за Родригесом. Испанец стоял в какой-то неестественной позе, и все его чувства читались на довольно симпатичном смуглом лице. Литвин всегда отличался поразительной интуицией, а в момент, когда молодой офицер решился на безрассудный шаг, она обострилась до предела. Предпринимать что-либо было поздно, и Литвин сделал то, что умел лучше всего — он бросил нож.
Шелига вырос в обедневшей шляхетной семье, без отца, погибшего на поле брани, поэтому долгое время у него не было даже сабли — из-за отсутствия денег. Всю мальчишескую тягу к оружию Шелига перенес на ножи. Он настолько хорошо научился управляться с ними, что впоследствии даже не боялся выходить на герц против сабли и всегда побеждал. В его руках нож превращался в живое существо и попадал именно туда, куда Литвин и метил.
Выходка Фелипе Родригеса чуть не стоила жизни остальным пленным. Раздались возмущенные крики голландцев, мелькнули в воздухе клинки сабель, и несколько испанцев упали замертво.
— Всем стоять! — взревел Карстен Роде. — Уберите оружие! Спокойно!
