Грехи и подвиги - Ирина Александровна Измайлова
Король снова сел на лежанку и некоторое время с сочувствием следил за тем, как его мать сражается со своей вышивкой.
– Думаешь, мы дойдем? – спросил он, отвечая уже ее мыслям, а не словам.
– Думаю, как и ты, – сказала она тихо.
– Значит, нет?
Элеонора грустно улыбнулась:
– Больше всего на свете мне хотелось бы думать иначе. Ночами я молюсь только об одном: чтобы ты дошел! Но сам видишь, как искушает дьявол всех, у кого есть власть. Все эти твои князья, герцоги, бароны готовы передраться из-за еще не существующей добычи. Да что там! С этим они бы еще справились – все же христианская Вера сильнее жадности. Но вот жажда славы и зависть… Ричард, Ричард! Если этим болеешь ты, то кто устоит?
– Я же не лучше других.
– Ты не лучше, ты больше. Нужно иметь очень большую душу, чтобы вместе со столькими грехами в ней помещалось не меньше добра. Они не устоят до конца, Ричард! И ты знаешь это лучше меня.
– Знаю. Но иногда мне кажется, что можно было бы захватить Иерусалим и освободить Гроб Господень, взяв с собою только немногих, только самых лучших. Таких, как Иаков Авенский, как мои друзья граф Лесли и Блондель. Хотя Блондель больше трубадур, чем рыцарь, но в бою он не дрогнет. А еще твой любимец Эдгар Лионский, его друг-близнец граф Луи Шато-Крайон, ну и этот невероятный богатырь Седрик Сеймур. Я бы пошел туда только с ними одними.
Элеонора рассмеялась. Отложив пяльцы, она запустила руку в густые каштановые кудри сына и принялась их ерошить и трепать. При этом у великого короля и воина сделалось самое глупое выражение лица. Казалось, он готов замурлыкать. Впрочем, львы мурлычут не хуже котов, только их мурлыканье пугает робкие души, почти как их рык.
– В детстве, помнишь, ты часто спрашивал, может ли один рыцарь победить тысячу сарацин? И когда тебе пытались объяснить, что это невозможно, кричал: «Но ведь Бог сильнее всех-всех сарацин вместе! И если Бог будет с рыцарем, почему же он не победит?!» И еще, когда тебе говорили, что в рай попадают не только воины, ты удивлялся: «Но как же прийти в Царство Небесное и сказать, что не защищал Христову Веру? Кто же туда пустит?» Да… В душе я всегда была с тобой согласна.
– А теперь?
– И теперь тоже. Послушай, почему ты торчишь в шатре у старухи-матери, а не у молодой жены?
Ричард засмеялся:
– Она спит. Ночью нам… не спалось. И потом – разве к жене идут со слабостью? Слабость я могу показать только тебе.
Она нахмурилась:
– А что ты будешь делать, когда я умру?
– А ты не умирай раньше меня! – упрямо проговорил он.
– Это жестоко, Ричард. Жестоко просить мать пережить сына. Двух сыновей я уже пережила, но я не любила их так, как тебя [46]. Впрочем, проси не проси, но это ведь не от нас с тобой зависит. Послушай, вели принести вина. Что-то меня тянет смочить горло и смочить не водой. У меня в шатре был кувшинчик, но отчего-то быстро опустел. Давно подозреваю Клотильду в тайном пристрастии к вину.
Ричард вновь встал:
– Ты хочешь, чтобы я звал пажа, вместо того, чтобы сделать десять шагов до своего шатра? У меня как раз есть отличное кипрское зелье! И вообще, если я влезаю в кольчугу без помощи оруженосца, то с кувшином справлюсь и подавно!
Однако сделать к своему шатру король успел только восемь шагов. На его пути выросла высокая фигура, и он сощурился, не для того, чтобы хорошо разглядеть подошедшего к нему рыцаря, а чтобы разобраться, кого именно он видит – графа Шато-Крайон или Эдгара Лионского. До сих пор он легко различал их, лишь когда они стояли рядом.
– Добрый день, ваше величество! – и рыцарь склонился так низко, что светлые кудри начисто скрыли его лицо. (Еще не легче!)
– Добрый день, сир… Эдгар! Не сгибайся так, не то я буду думать, что путаю тебя с молочным братом. Что это ты в самое пекло шатаешься по лагерю? Или моя матушка позвала тебя?
Эдгар Лионский (это оказался действительно он) покачал головой. Он был не в боевом облачении, однако одетый в простые холщовые штаны и широкую рубашку выглядел, пожалуй, еще крупнее и крепче: тонкая ткань обрисовывала его железные плечи, а широкий вырез открывал налитую мускулами шею. Лицо юноши давно и прочно покрыл красивый южный загар, с которым выгодно контрастировали его волосы и к которому очень подходили его черные блестящие глаза.
– Королева не звала меня, мессир! Я пришел к вам.
– Так. И надолго? Я как раз от королевы-матери, и мы не закончили с ней разговора.
– Я могу прийти в другое время.
– Да нет. Когда говорят мужчины, женщина может и подождать. Заходи в шатер, сир рыцарь! И выпей со мной по стакану вина: я собираюсь отнести его к матушке и хотел бы знать, насколько хорош его вкус. Заходи же, на солнце слишком жарко.
И он повелительно подтолкнул молодого человека ко входу в свое жилище.
Глава 7. «Я, милостью Божией, король…»
Эдгар, войдя в просторный шатер Ричарда, смущенно взял с одного из ларей кувшин, на который указал Львиное Сердце, наполнил два серебряных кубка и почтительно подал один из них королю. Тот залпом выпил вино и прищелкнул языком:
– Только ради этого вина стоило завоевывать Кипр! Ну, так что у тебя ко мне? Я слушаю.
Идя сюда, Эдгар твердо решился быть откровенным, но сейчас, под пронзительным взором Ричарда, вдруг смешался. Ему ясно вспомнился огонь ярости, который он видел в этих темных, не карих, но скорее густо зеленых глазах там, на ристалище, и душу кольнула холодная игла страха. Однако отступление было теперь невозможно: если он не скажет всего, что хотел сказать, то будет презирать себя до самой смерти, когда бы она ни наступила.
– Ваше величество! С тем, что я должен вам рассказать, мне, верно, надлежало бы вначале прийти к королю Франции, но случилось так, что именно вы дали мне важное поручение в Мессине, которое я сумел исполнить, именно с вами я дважды посмел выйти на рыцарский поединок, значит, именно вам и должен сознаться. По крайней мере, вам первому!
– Ты говоришь загадками! В чем ты собираешься сознаваться?
– В преступлении, за которое полагается
