Александр Авраменко - Красно Солнышко
И дымят домницы новые, прямо на рудниках заложенные, плавят руду, выдают на свет крицы готовые, которые в град на баржах новых плывут, кузнецам на радость. Построили на местах добычи селения – дома длинные, в них и рудокопы из пленников живут, и мастера. Последние, правда, меняются. Семьи им взять с собой не разрешили, уж больно там климат суров. Детям тяжело переносить. Ну а рабы… А что рабы? Объявили им победители-славяне, что пять лет пройдёт – отпустят их на волю. А там пусть сами решают, кто останется при них, а кто пойдёт искать новое племя и новые земли. А коли захотят жить вольно, но на прежних местах, то пусть клятву принесут, что вреда чинить не станут и будут дань платить. Сразу велели не говорить ответа, поскольку слушать не собираются. А тем более – исполнять. Пусть сначала срок свой отработают, сколь дадено им. А коли будут лодырничать, уж не обессудьте, ещё добавим… Кормят хорошо. Одежду дают. Хоть и непривычную, но добротную. Не обижают зря. И впереди – свобода и воля. Так чего не поработать? Лишать человека надежды не любят славы. И слово своё держат. Все убедились. Посовещались между собой пленные, решили честно трудиться. А что дальше делать, время покажет. Потому и работают на совесть, без лишнего понукания. Заодно и учатся новым знаниям, перенимают потихоньку ухватки полезные у славян.
И стада растут. Почитай, на каждом дворе теперь градском корова мычит, овечки блеют, гуси да куры шумят. А чуд лесной так вообще прижился. Даже и щипаться больно перестал. Соберутся детишки разноцветные у какого-нибудь подворья, дразнят страшилку, забавно им глядеть, как у того нарост мясистый на лбу кровью наливается, как распушит тот перья да начинает своей бородой трясти, с ноги когтистой на ногу переваливаться смешно. Потом зерна кинут за обиду, уйдут. Чуд клюёт, курлычет довольно или жалуется, что не сам такой уродился, бог Маниту его создал. Так за что дразнитесь, дети человеческие?
С конями, правда, тяжело. Лошадь ведь – что человек, почти год приплод носит. Так что табун едва до двухсот голов вырос, и те стригунки пока. Их ни в плуг, ни в телегу, ни под седло – ещё рано. Гулять им два года самое малое, пока в силу войдут. Зато туры верховые прибавляются. Ходят те, кому дар дан, по стадам, приманивают дикарей, выбирают среди тех, кто уже при людях живёт, годных для дела такого. Измыслили мастера дел железных и доспех особый для быков, и для всадников их. Витязи поначалу не хотели на таких зверях ездить, боялись, что засмеют их. Да когда распробовали… Бык послушен на диво. Идёт под седоком, словно конь. Слушается и поводьев, и стремян. Мощь ощутимая так и дышит от тура. И бежит он хоть неспешно, медленней лошади, но зато дольше. И навьючить груза на него, если что, больше можно, да и доспех тяжелее, а значит, прочнее можно изготовить. Значит, у наездника защита лучше. Да и ход у тура ровнее, чем у всадника на лошади. Следовательно, стрелок из лука более меток. Куда ни кинь, а положительного значительно больше, чем худого! И первые пятьдесят воинов уже обучаются и ищут новое в бое на турах могучих. Пробуют задумки разные, выбирают, что из конных навыков годно, а что – нет.
И самое главное – рождаются дети. Растёт племя. Четыре года славы живут на новом месте, а уже ясно, что прочно их поселение, сильно семя и велика сила. Не сгинут они теперь бесследно. А пронесут свой род до скончания веков…
И пришло время долгожданное – отходит флот Славгорода от причалов, держит путь в Аркону благословенную. Громовник горит на белых парусах, символом града и нового племени. Режут воду, вздымая белопенные усы, острые носы корпусов. Ощетинилась копьями дружина, сияя начищенными до блеска доспехами. Решили братья-князья показать, что зря пожадничали жрецы храма Святовида, отреклись от братьев своих по крови. Пусть посмотрят теперь, каковы люди стали в новых землях, удавятся от зависти. Плывут с ними и меднокожие воины. Немного их, всего пятеро. Но увидят их впервые славяне в Арконе. Хотел было Крут и всадников на турах взять, хотя бы пару, да вот это князья не позволили – ни к чему секрет подобный выдавать раньше срока. Да притом непонятно – своих туров, что на славянской земле живут, обучить седлу не удавалось. А здешние – вот, привыкли. Может, хоть вид у зверей и одинаков, да нрав разный? Вполне возможно…
А пока плывут корабли невиданные через синие моря-океаны и в работах полевых перерыв небольшой выдался, можно отряды видоков засылать к морям по краям новых земель славов. И двинулись всадники через леса и степи на восход и закат Ярилы Красного, путь держа до самого синего моря.
…Не спится Путяте-жрецу. Не лежится на ложе удобном. Вроде месяц не был дома, пока заканчивали войну да вели пленников в град. А вернулся – и не узнать жильё. Чисто всё, вычищено, вымыто. И посуда появилась незнакомая, и печь не остывает, топится постоянно, а потому не дымит, не коптит, чисто выбеленная мелом. В сараях да овинах жито и репа лежат, связки грибов сухих да маиса, лука и чеснока. На дворе птица бегает, овечки две в стойлах блеют, корова тяжёлая, приплод ждёт. Откуда что взялось?
Обмёл сапоги меховые, снял, поставил. Обул ноги в постолы валяные, сбросил с плеч одежду пропотевшую. Налил воды из вёдер новеньких, стоящих у печи, обмылся наскоро, а чуть позже в баню сходит. Заглянул в печь – каша стоит с мясом, хлебушек свежий, тёплый, пирожки-шанежки сладкие, только что испечённые. Откуда? И где…
Додумать не успел – дверь хлопнула в сенях, а следом и в избу ведущая отворилась, шагнула через порог скво, в руках охапку дров тащит. Увидела мужчину дома, охнула, поленья из рук посыпались. Медленно подошла, поклонилась по славянскому обычаю, рукой пола коснувшись. Потом села, руки на коленях. Губы дрожат. Волнуется. Для жреца страсти людские что книга открытая. По мелким, незаметным для другого приметам читает душу Путята. Чуть шевельнулся – подхватилась женщина, вскочила. Торопливо скинула с плеч шубку, оставшись в понёве и рубахе, сбросила с ног валенки, переобулась. Метнулась к печи, застучала мисками, спешит накормить мужчину. Наложила того, другого, третьего. Поставила с поклоном, хлеба отрезала, положила перед ним. Снова села, ждёт. Путята отведал – понравилось.
– Сама варила?
Кивнула: мол, так и есть. Однако…
– А сама чего не ешь? Или сыта?
Впервые голос подала с его появления:
– А можно?
– Можно.
Положила и себе. Сидят оба, ложками стучат. Покончили с едой, скво снова подхватилась, унесла посуду. Потом помоет.
– Откуда? – Показал рукой на двор.
Тихо ответила:
– Шаман к себе в типи скво привёл. Вождь распорядился. Чтобы скво без дела не сидела.
– Так… – протянул жрец. Задумался. Опять братья его неправильно поняли. Да и не только они, кажется… Спросил: – Баню сегодня на подворье княжеском топить будут?
