Жонглёр - Андрей Борисович Батуханов
Хоть и маленькое хозяйство, но рутина быстро засосала свежеиспечённого коменданта. Тысячи мелких, но неотложных дел требовали его постоянного внимания и присутствия. Одно достать, другое организовать, третье переправить. Максимов был прав, въедливый и дотошный Фирсанов всё держал под надзором. Даже обнаружил в себе черты гоголевского Плюшкина. Что-то где-то поприжать, а где-то кому-то выдать, но впритык. Непонятно, откуда в нём просыпался прижимистый крестьянин или хитроватый купчик неизвестно какой гильдии.
Относительно госпиталя Леонид беззастенчиво пользовался своим служебным положением, привлекая к решению каких-то вопросов Софью. Угрызений совести не испытывал и с упоением наслаждался её обществом. Зарождающиеся чувства настолько вспушили мозги, что он соорудил небольшой щербатый барабан из артиллеристских ящиков, который пристроили под струю скромного водопадика и выполаскивали бинты почти до первозданной белизны. Это решало одну из самых насущных госпитальных проблем. После кипячения их заново запускали в дело.
Остаточные явления от ранения и новая должность отвлекали, но в самом потаённом уголке души не пропадало ощущение, что скоро всё оборвётся. И не с самым хорошим исходом. Никто не собирался прекращать сопротивление, но раздражало, что желание добровольцев Европейского легиона добыть свободу южноафриканцам, уничтожалось англичанами при прямом попустительстве самых буров. Так, по крайней мере, Леониду казалось. Ожесточение почти ушло, а крепкие задним умом некоторые бурские головы начинали со скрипом прокручивать сценарии – как им быть в случае проигрыша? Президент Крюгер до сих пор не вернулся. Бота, Де ла Рей, Кронье и остальные хоть сражались как львы, но успех их рейдов и вред противнику от нападений был мизерный. Как оказалось, форма хаки, пулемёты, шрапнель, бездымный порох, блокгаузы и концлагеря стали весьма действенной мерой обуздания неуступчивых бурских командо. Англичане, как ненасытная саранча, расползались по стране.
– Что случилось, Леонид Александрович? – спросила Софья во время одной из прогулок, заметив промелькнувшую тень потаённых размышлений на лице Леонида. Она тоже чутко ощущала витающее в воздухе.
– Вдруг подумал, что здесь и сейчас я размениваю на медяки свою самую важную валюту.
– Какую?
– Жизнь.
– Вы испугались? – насторожилась медсестра. Не хотелось бы, чтобы этот приятный ей человек вдруг оказался трусом.
– Обидно слышать это от вас! Лучше прекратим этот разговор и вернёмся назад, – замкнулся бывший корреспондент «Невского экспресса».
– Вот вы и обиделись. Недавно поняла, что есть некоторые обязательные истины, которые надо всегда уточнять. Говорим и декларируем само собой разумеющиеся вещи, но, оказывается, у каждого они свои. Это дорога к непониманию. Вы зачем приехали сюда? – Софья невольно вернула Леониду вопрос из его давнишнего интервью.
– Романтически настроенный дурак, – ответил после некоторой паузы Фирсанов, поскольку вопрос несколько его шокировал. И он был вынужден иными глазами взглянуть на историю своего приезда в Африку. – Такие больше вреда приносят, чем пользы. И приезжал-то не на войну, а «на Театр Военных Действий»! Как Евгений Онегин ко второму акту представления. Надеялся одним глазком, мимоходом глянуть на то, как взрослые дядьки играют в солдатики, а потом дальше упорхнуть развлекаться. Черпать огромной ложкой от жизни всё и желательно сейчас. Стремился продать каждую минуту своей молодости за фунт золота. Вот такая смешная котировка: фунт за минуту. А когда увидел, как всё обстоит на самом деле, понял: грядёт эра невероятной крови, проливаемой зря, беспечно и походя. Нарождающиеся современные войны – это самый большой ужас для людей будущего. Я не говорю о бесноватых и одержимых жаждой наживы, заложивших души золотому тельцу. Но почему-то именно они определяют дальнейшую судьбу сотен тысяч, а может быть, и миллионов людей. Вот и приходится держать этот край обороны, а значит, нет мне пути назад.
О том, что он по собственной глупости поддался сумасбродству курсистки, он не стал говорить. Не важно, что тогда она слишком много для него значила. В этой утайке не было желания выглядеть лучше или скрыть что-то постыдное. Просто тот Фирсанов и этот – были двумя разными людьми. Знали они о жизни совершенно противоположные вещи, думали абсолютно по-другому и хранили в своём арсенале слишком разные ценности. Нынешний – не имел ничего общего с поступками и мыслями бывшего. Следовательно, и не должен отчитываться за того. А любое объяснение будет сильно отдавать оправданием, ещё сильнее запутав и без того зыбкую картину.
– Прекрасно! Я горжусь вами. А сейчас в чём дело?
– Две мысли терзают мне душу.
– Какие же?
– Личная и глобальная. Личная: это последствия моего бесконечного эгоизма, заставившего меня оставить моего отца в полнейшем одиночестве. Матери не стало, когда мне было три года. Так что сейчас мы друг другу самые ближайшие родственники.
– Как же он вас отпустил?
– Он прекрасно понимает, что для того, чтобы юноше стать мужчиной, ему необходимо совершить поступок. С большой буквы. Тогда он сможет уважать себя и любить других. Случись с ним что-нибудь, я не смогу ему ничем помочь. Потом остаток жизни я буду кусать себе локти за то, что не оказался рядом в тяжёлый момент. И это меня гнетёт.
– Не имею чести знать вашего батюшку, но он вызывает у меня огромное уважение.
– Благодарю.
– А глобальная?
– Все идёт… Нет, всё летит в тар-тартары! И никто, слышите, никто не может этому помешать! Прекрасные и хорошие отдают свои жизни в угоду жадным и мерзким!
– Уходить надо либо до осады, когда ворота открыты, либо оставаться до конца, чтобы до дна со всеми испить горькую чашу. Как в крепости Моссада[33]. Слыхали?
– Конечно. Согласен с вами. Вот и приходит расплата за моё непомерное любопытство.
– Но ведь вы пойдёте с бурами до конца, – не то спросила, не то утверждала Софья.
– Да, вы правы, до конца. Либо до победы, либо до позора капитуляции. Но как не хочется последнего. Липкое слово. Безрадостное.
– Рада, что не ошиблась в вас.
– Скоро мне опять в войска, вернее в партизаны. Видимо, настраиваюсь.
– Жаль, – прошептала Софья.
– Мне тоже, но… А вы почему не уезжаете? Пребывание тут госпиталя становится опасным и, как ни печально это звучит, почти бесполезным. В сложившейся ситуации на родине вы принесёте больше пользы.
– Я не зря говорила об иудейской крепости. Когда разделил с людьми столько страха и боли, но познал ощущение локтя и прикрытой спины, то уйти на середине пути – это предательство. Вот от этого клейма внутри себя, в своей душе уж точно не отмыться. Предатели и без посторонней-то помощи долго не живут. Они прекрасно понимают, что совершили. А такая душевная мука точит всё, что угодно – и ум, и тело.
– Вы говорите, как великий стратег, – без тени юмора
