Синтия Хэррод-Иглз - Подкидыш
– А его мать согласна? – спросила Элеонора. Энис скорчила веселую гримасу.
– Не думаю, чтобы какая-нибудь мать и впрямь хотела бы послать своего сына на войну, но, говоря по правде, Колин такой сорванец, что одной ей с ним не справиться, хотя в общем-то он хороший парень, но его отец тоже уходит...
– Очень хорошо, – прервала её Элеонора. – Он может ехать.
Как странно иметь такую власть, думала она, поднимаясь в свою спальню. Можно даже решать, жить или умереть чужому ребенку.
Тронуться в путь предстояло на рассвете. Как только пробило три, капеллан отслужил в часовне мессу и обратился к людям, отправляющимся в Ладлоу, со словами напутствия. Причастившись, все воины разошлись по домам, чтобы попрощаться со своими женами и семьями, а потом вновь собрались во дворе перед домом. Все обитатели поместья высыпали на улицу, чтобы пожелать им удачи. Элеонора, знавшая всех воинов в лицо по именам, прошла по рядам; для каждого солдата нашла она доброе слово, каждого благословила, а люди склоняли перед ней головы; они шли сражаться не столько за Йорка, сколько за неё, ибо боготворили её, как королеву. Их было во дворе двадцать пять человек, двадцать два из них – в ливреях Морлэндов; эта группа мужчин в коричневых плащах, с ярко выделявшимися на спинах черно-белыми гербами, казалась в предрассветных сумерках одним большим теплым пятном. К этому отряду присоединились еще трое: слуга и оруженосец Джона Батлера и молодой Колин, которому предстояло двигаться со штандартом в руках впереди колонны.
Вот наконец сели на коней и три члена семейства Морлэндов. Они сдерживали своих скакунов, пока женщины покрывали полами плащей лошадиные спины... Джон Батлер, человек цельный, обходительный и добрый; Гарри, едва вышедший из детского возраста, с лицом, пылающим от возбуждения; и Томас – высокий, красивый и жизнерадостный, воин, готовый повести за собой всех остальных, воспламенив их сердца. Элеонора попрощалась с каждым из троих, наказав Джону беречь себя, а Гарри слушаться своего брата; но когда очередь дошла до Томаса, говорить она не смогла. Она просто держала его руку в своей и пристально смотрела на него. Первым обрел дар речи он, ласково поглядев на неё сверху вниз и улыбнувшись своей восхитительной, обаятельной улыбкой.
– Ну что же, матушка, – сказал Томас. – Пожелайте мне удачи и улыбнитесь на прощание. Я хочу запомнить, какая вы красивая. Красивая, как звезда. Такой я вас всегда себе и представлял, вдали от дома. – Губы Элеоноры приоткрылись, в глазах блеснули слезы. – О да, – продолжал Томас, – я знаю, что вы постоянно волновались, думая, чем это я там занимаюсь в Кембридже, беспокоились, как бы я не вернулся домой, ведя за руку жену. Но вам не надо тревожиться. Единственная моя настоящая любовь – это вы. Все мои мысли только о вас. Вот так-то лучше! Теперь вы уже смеетесь!
– О, мой дорогой сын! – ответила Элеонора, сжав его руку. – Когда ты увидишь милорда Йорка, скажи ему... скажи ему... что ты прибыл с двадцатью пятью людьми. И золотом – ты надежно его спрятал? Ну вот и все. Да благословит тебя Господь, мальчик мой. Мое сердце остается с тобой.
– Я не покину герцога, матушка, – серьезно проговорил Томас. – Теперь я его человек.
Элеонора отступила на шаг, несколько секунд все молчали, пока мистер Джеймс еще раз благословлял воинов. А потом с криком, одновременно вырвавшимся из двадцати пяти глоток, с криком, от которого, казалось, обрушится небо, колонна тронулась в путь, поворачивая со двора на дорогу. Раздался тяжелый топот человеческих ног, послышалось звяканье лошадиной сбруи... Все оставшиеся члены семьи Морлэндов сбились в тесную кучку, глядя на проходящий мимо них отряд: на великолепных скакунах – трос молодых людей в плащах, ярких, как птичье оперение, красиво спускающихся на широкие лошадиные крупы; за предводителями – извивающаяся колонна их людей в коричневых одеждах; а между конными и пешими – молодой парень, почти мальчик, гордо несущий штандарт со значком Морлэндов – белым бегущим зайцем, собственным гербом Элеоноры. Они уходили на войну, уходили в бой, и не исключено было, что кое-кто из них уже никогда не вернется обратно, но Элеонора не позволяла себе даже думать об этом.
Когда колонна скрылась из вида, Элеонора повернулась, чтобы уйти в дом, и обнаружила, что рядом с ней стоит Джоб. В глазах друг друга они прочли полное понимание.
– Томас пошел вместо меня, – сказала женщина, и в её голосе явственно слышалась мольба: Элеоноре необходимо было, чтобы Джоб приободрил её, подтвердив, что она поступила правильно.
– Он понимает вас. И хозяин бы тоже понял. Верность нужно хранить.
– Как ты всегда и делал, – улыбнулась Элеонора, кладя Джобу руку на плечо и входя вместе с ним в дом.
Сражения не получилось. Весь сентябрь противоборствующие стороны собирали силы, Йорк – в Ладлоу, а королева – в Ковентри, пока, наконец, в начале октября Маргарита не выступила с армией на запад. Когда королевские войска подошли к Вустеру, лорд Ричард отправил королю петицию, в которой еще раз подтверждал свою преданность Его Величеству и свое стремление к миру, ибо по-прежнему не желал обращать оружие против государя. Но королева прислала в ответ лишь обещание простить всех, кто добровольно отречется от дела Йорка, и продолжала продвигаться вперед, двенадцатого подойдя к стенам Ладлоу и встав лагерем в миле от замка.
Королевская армия по численности почти вдвое превосходила войска герцога, и это обстоятельство, наряду с измотавшим всех долгим и напряженным ожиданием и мыслями о том, что государыня обещала простить мятежников, подорвало боевой дух многих защитников осажденного замка, и ночью гарнизон Кале – единственная регулярная часть в армии Йорка – покинул крепость и переметнулся в лагерь короля. Это был жестокий удар – предательство всегда жестоко, – и на поспешно собранном совете генералы решили, что единственная возможность сохранить свои силы – это бегство.
Лорд Ричард со своими старшими сыновьями – Эдуардом Марчским и Эдмундом Рутландским – а также Уорвиком и Сэлисбери ускакали верхом, прихватив с собой только немногочисленную охрану. Герцогиня Сесили с двумя младшими детьми, Джорджем и Ричардом, должна была остаться, сдавшись на милость короля, а всем защитникам замка было велено под покровом ночи покинуть крепость и разойтись по домам, где ждать нового призыва к оружию, который скоро прозвучит. Это было кошмарное зрелище – все куда-то бежали в невообразимой спешке, озаренные неверным светом факелов, которые отбрасывали гигантские тени на стены и потолки старого замка, но ни один звук не нарушил гробовой тишины, если не считать случайного стука железной подковы по камню или тихого ржанья лошадей, которым невольно передалось волнение всадников.
