Рафаэль Сабатини - Скарамуш. Возвращение Скарамуша (сборник)
Только в воскресенье смог Андре-Луи сделать то, к чему так страстно стремился, – за это время нетерпение его еще возросло. И вот, одетый еще более тщательно, чем обычно, и причесанный одним из парикмахеров эмигрировавших аристократов, оставшимся без работы, он сел в нанятый экипаж и поехал в Медон.
Между домами младшего Керкадью и старшего было столь же мало сходства, как и между самими братьями. Младший брат был придворным, а старший – человеком сельским. Этьенн де Керкадью построил величественный дом для себя и своей семьи на холме в Медоне. Вокруг дома был миниатюрный парк. Жилище приближенного графа д’Артуа располагалось на полпути между Версалем и Парижем. Господин д’Артуа, любитель игры в мяч, эмигрировал одним из первых. Вместе с Конде,[144] Конти,[145] Полиньяками и другими приближенными королевы, а также вместе с маршалом де Бройлем и принцем де Ламбеском, понимавшими, что сами их имена стали ненавистными народу, он покинул Францию сразу же после падения Бастилии. Он уехал за границу играть в мяч и завершать дело крушения французской монархии, которым вместе с другими занимался во Франции. С графом д’Артуа уехал и Этьенн де Керкадью, захватив с собой жену и четверых детей. Таким образом, случилось так, что сеньор де Гаврийяк, сбежавший из Бретани, охваченной волнениями – в этой провинции аристократы оказались самыми несговорчивыми во всей Франции, – в отсутствие брата расположился в его великолепном доме в Медоне.
Однако у нас нет никаких оснований предполагать, что господин де Керкадью был там счастлив. Человек, привыкший к спартанскому образу жизни и простой пище, чувствовал себя не в своей тарелке в этой сибаритской обстановке, среди мягких ковров, обилия позолоты и батальона прилизанных слуг с неслышной походкой. Дни, которые в Гаврийяке у господина де Керкадью были поглощены хозяйственными заботами, в Медоне тянулись страшно медленно. Он очень много спал, чтобы убить время, и если бы не Алина, которая даже не пыталась скрыть восторг от того, что они совсем рядом с Парижем – центром событий, возможно, почти сразу же удрал бы из непривычной обстановки. Не исключено, что постепенно он привык и смирился бы с бездельем в роскоши, но пока что оно угнетало его. Поэтому, когда в июньское воскресенье около полудня Андре-Луи появился в Медоне, его провели к брюзгливому и заспанному господину де Керкадью.
Глава V
В Медоне
Его ввели без доклада, как было принято в Гаврийяке, ибо Бенуа, старый сенешаль господина де Керкадью, сопровождал своего сеньора и был назначен дворецким в Медоне – к бесконечному и почти нескрываемому веселью нахальной челяди Этьенна.
От восторга Бенуа приветствовал господина Андре совершенно нечленораздельно. Он разве что не прыгал вокруг него, как верный пес, провожая в гостиную к сеньору де Гаврийяку, который – по словам Бенуа – счастлив будет вновь увидеть господина Андре.
– Сеньор! Сеньор! – воскликнул он дрожащим голосом, опередив посетителя на пару шагов. – Это господин Андре… Господин Андре, ваш крестник, который спешит поцеловать вам руку. Он здесь… Такой нарядный, что вы его и не узнаете. Он здесь, сударь! Разве он не красавчик?
И старый слуга потирал руки от удовольствия, убежденный, что принес господину самую радостную весть.
Андре-Луи переступил порог огромного зала, устланного коврами и ослеплявшего великолепием. Очень высокий потолок, украшенный гирляндами, колонны с каннелюрами и позолоченными капителями. Дверь, в которую он вошел, и окна, выходившие в сад, были необычайно высоки – почти такой же высоты, как сама комната. Это была гостиная с богатой позолотой и обилием украшений из золоченой бронзы на мебели, которая ничем не отличалась от гостиных людей богатых и знатных. Никогда еще не употреблялось столько золота в декоративных целях, как в эту эпоху, когда из-за острой нехватки золотых монет в обращение были пущены бумажные деньги. Андре-Луи острил, что, если бы удалось заставить людей оклеивать стены бумагой, а золото класть в карман, финансы королевства скоро были бы в гораздо лучшем состоянии.
Сеньор – принаряженный, в кружевных гофрированных манжетах, чтобы соответствовать обстановке, – поднялся, ошеломленный неожиданным вторжением и многословием Бенуа, который с приезда в Медон был в таком же унынии, как он сам.
– Что такое? А? – Его бесцветные близорукие глаза вглядывались в посетителя. – Андре! – произнес он удивленно и сурово, и на большом розовом лице выступил румянец.
Бенуа, стоявший спиной к хозяину, ободряюще подмигнул и усмехнулся Андре-Луи, чтобы тот не пугался явной неприветливости крестного. Затем умный старик стушевался.
– Что тебе здесь нужно? – проворчал господин де Керкадью.
– Поцеловать вам руку, как сказал Бенуа, и ничего более, крестный, – смиренно ответил Андре-Луи, склонив гладкую черноволосую голову.
– Ты прекрасно жил два года, не целуя ее.
– Не упрекайте меня моим несчастьем, сударь.
Маленький человек стоял очень прямо, откинув назад непропорционально большую голову, и его бесцветные выпуклые глаза смотрели очень сурово.
– Ты считаешь, что загладил свою вину, исчезнув так бессердечно и не подавая о себе вестей?
– Сначала я не мог открыть, где нахожусь, – это было опасно для моей жизни. Затем некоторое время я нуждался, оставшись без средств, и гордость не позволила мне после всего обратиться к вам за помощью. Позже…
– Нуждался? – перебил сеньор. Губы его задрожали, потом, овладев собой, он нахмурился еще сильнее. Он рассматривал элегантного крестника, который так изменился, и отметил богатый, но неброский наряд, стразовые пряжки на туфлях и красные каблуки, шпагу с эфесом, отделанным серебром с перламутром, тщательно причесанные волосы, которые раньше свисали прядями. – По крайней мере, сейчас незаметно, чтобы ты нуждался, – съязвил он.
– Нет, теперь я преуспеваю, сударь. Этим я отличаюсь от обычного блудного сына, который возвращается только тогда, когда нуждается в помощи. Я же возвращаюсь единственно потому, что люблю вас, сударь, и возвращаюсь, чтобы сказать вам это. Я помчался к вам в тот самый миг, как узнал, что вы здесь. – Он приблизился. – Крестный! – сказал он и протянул руку.
Но господин де Керкадью был непреклонен, отгородившись от крестника щитом холодного достоинства и обиды.
– Какие бы несчастья ты ни перенес, они намного меньше тех, которые ты заслужил своим постыдным поведением, – к тому же я заметил, что они ничуть не умерили твою дерзость. Ты полагаешь, что достаточно явиться сюда и сказать: «Крестный» – и все сразу будет прощено и забыто. Ты ошибаешься. Ты наделал слишком много зла: оскорбил все, за что я стою, и меня лично, предав мое доверие к тебе. Ты – один из гнусных негодяев, которые ответственны за эту революцию.
