Тайна Моря - Брэм Стокер

Прочно расставив слитки, мы вместе забрались на карниз, чтобы испытать надежность своей платформы: когда вода поднимется, искать изъяны в нашей конструкции будет уже поздно. Мы приподнялись почти на два фута от поверхности карниза, и это давало нам дополнительный шанс. Даже если нам не понадобится так высоко держать головы, мы хотя бы дольше останемся в сравнительной сухости. Мы уже чувствовали ледяное дыхание прилива. В пещерах хороший воздух, и мы не мерзли, хоть и промокли практически насквозь, но я опасался, как бы не окоченеть настолько, что мы не сможем действовать и воспользоваться шансом на спасение. Мы стояли рядом на куче золота и серебра, головами так близко к потолку, что я не боялся утопления или удушения, если прилив не перевалит за уровень, что я рассчитал. Только бы продержаться до момента, когда вода сойдет достаточно, чтобы мы смогли вернуться.

И вот началось долгое, жуткое ожидание прилива. Время тянулось бесконечно, ведь наши страхи и неизвестность приумножали истинную опасность. Мы оставались на полу, пока вода не стала нам по пояс, и все это время старались двигаться — пританцовывать, размахивать руками и ногами, — чтобы поддерживать кровоток. Потом мы забрались на платформу из слитков и сидели, пока вода снова не оказалась у наших коленей. Тогда мы встали на карниз и двигались как могли, а вода все поднималась над щиколотками и коленями. Что за ужасное испытание — чувствовать, как ледяная вода безмолвно ползет все выше, выше и выше. И ни звука, ни капли или ряби — только тишина, смертоносная, как сама смерть. Наконец пришло время встать на груду слитков. Мы стояли тесно, поскольку места было чуть; я удерживал Марджори, чтобы снизить нагрузку от долгого стояния. Наши сердца бились вплотную. Мы чувствовали это, знали.

Когда Марджори заговорила, она лишь выразила мысли нас обоих:

— Слава богу! Дорогой, в худшем случае мы умрем вместе.

Мы по очереди держали фонарь над водой, глядя в томительном ожидании, как темная вода растет к покатому потолку пещеры и крадется к нам с такой медленной и неумолимой пунктуальностью, что я с трудом удерживался от вскрика. Я чувствовал дрожь Марджори — начала проявляться склонность к истерике, что хотя бы в малой мере свойственно любой женщине. И в самом деле было что-то гипнотическое в той немой линии гибели, что неторопливо подползала к нам. К тому же и дышать стало труднее: наше дыхание и испарения фонаря истощали свежий воздух.

Я шепнул Марджори:

— Мы должны погасить свет.

Она содрогнулась, но сказала так смело, как только могла:

— Хорошо. Похоже, без этого никак. Но, дорогой, обними меня покрепче и не отпускай, а то я умру!

Я уронил фонарь в воду — на миг его шипение заглушило мой собственный скорбный вздох и подавленный стон Марджори.

И теперь, во тьме, ужас перед приливом становился сильнее и сильнее. Холодная вода все подбиралась, подбиралась и подбиралась — и вот наконец Марджори могла дышать только задрав голову. Я уперся спиной в скалу и, согнув ноги, поднял Марджори так, чтобы она встала мне на колени. Выше и выше росла ледяная вода, дойдя до моего подбородка, — и я боялся, что настали последние мгновения.

Но у Марджори еще оставался шанс, и, как ни больно мне было это говорить, зная, что я раню ее в самое сердце, я должен был попытаться:

— Марджори, жена моя, конец близок! Боюсь, обоим нам не выжить. Самое большее несколько минут — и вода начнет заливаться мне в рот. Когда придет это время, я нырну и лягу на груду сокровищ, на которой мы стоим. Встань тогда на меня — так ты продержишься дольше.

У нее вырвался мучительный стон.

— О боже! — Вот и все, что она произнесла, но в ее теле словно звенели все нервы до единого. Затем, не говоря ни слова, она обмякла и начала выскальзывать из моих рук. Я сжал ее покрепче, испугавшись, что она в обмороке, но она застонала: — Пусти, пусти! Любой может стоять на теле второго. Я не покину пещеру, если ты умрешь.

— Драгоценная, — ответил я, — сделай, как я прошу, и я буду знать, что даже смерть может принести счастье, если послужит тебе.

Она промолчала, но прильнула ко мне, и наши губы встретились. Я знал, что она имеет в виду: коль умирать, так умирать вместе, слившись в поцелуе.

В том поцелуе любви словно встретились наши души. Мы чувствовали, что перед нами размыкаются Врата Неведомого Мира и готовы раскрыться все его величественные тайны. В бесстрастной тишине поднимающейся воды, где ни волна, ни рябь не нарушали страшного, безмолвного покоя, не было ни случайного повышения, ни внезапного убывания, чтобы усилить тревогу или подарить внезапную надежду. К этому времени мы уже так свыклись с этим смертельным совершенством, что приняли его условия. Это признание неизбежности принесло смирение; думаю, в те мгновения и Марджори, и я познали, насколько ограничены возможности человека. Когда человек смиряется с неизбежным, сам акт смерти уже ничего не значит.

Но в великих учетных Книгах Жизни и Смерти всему есть противоположный столбец, и лишь под итоговой чертой подсчитываются прибыль и потери. То самое смирение, что облегчает мысль о смерти, есть лишь равновесие сил, которым нельзя противоречить. В борьбе надежды и отчаяния Крылатая уступает — но не более. Крылья ее бессмертны: вновь они восстанут из огня или воды, после чумы и голода, из красной пелены битвы, когда их оживит какой угодно свет.

Даже когда уста Марджори прижались к моим в нежном поцелуе любви и смерти, крылья Надежды еще трепетали над ее головой. На миг-другой она замерла, словно прислушиваясь или выжидая, а затем издала радостный возглас, восторженно отдавшийся в этом тесном пространстве:

— Ты спасен! Ты спасен! Вода отступает: она опустилась ниже твоих губ.

Даже в этот страшный миг между жизнью и смертью меня не могло не тронуть, каким образом она радуется шансу на наше общее спасение: все ее мысли были только обо мне.

Она не ошиблась. Прилив достиг наивысшей точки — вода опускалась. Мы ждали минуту за минутой, затаив дыхание, вцепившись друг в друга в экстазе надежды и любви. Холод, так долго нас окружавший, лишивший всех чувств и как будто сделавший невозможной саму мысль о движении, наконец утратил свою власть. С оживлением надежды и наши сердца словно забились теплее, кровь защекотала вены. О! Но как же долго тянулось время там, во тьме, когда немая вода отступала дюйм за