Тайна Моря - Брэм Стокер
Я поторопил Марджори в комнату, где она переодевалась и где хранилась ее одежда, а сам пошел разжигать огонь. Камин в столовой был сложен на старинный манер, широким и глубоким, а рядом висела старая красивая стальная полка со скобами для кастрюль и сковородок. Я решил, что лучше развести огонь здесь, раз это самый большой камин в доме. Я натащил из кладовой у кухни охапку сухого дрока, навалил сверху наколотых сосновых дров. Хватило и одной спички — в камине вмиг занялось, заревело большое пламя. Я налил воды в большой медный чайник и повесил его над огнем, а затем, увидев, как от моей мокрой одежды поднимается пар, побежал к себе. Растершись так, что аж кожа засияла, и умывшись, наслаждаясь при этом каждой секундой, я переоделся во все сухое.
Вернувшись в столовую, я застал Марджори за стряпней: обед, завтрак, ужин — мы уж и не знали, как это назвать. Один радостный миг в объятьях — и, встав вместе на колени, мы возблагодарили Господа за явленную Им великую милость. Затем продолжили готовку, поскольку умирали от голода. Запел чайник, и уже скоро мы пили горячий ароматный чай, согревавший нас изнутри. Готовой еды хватало, и мы не стали ждать, чтобы ее согреть: такая роскошь, как горячая пища, вернется в нашу жизнь позже. Только удовлетворив аппетит, мы сообразили проверить время. Мои часы встали, еще когда я входил в большую пещеру по пояс в воде, но Марджори оставила свои в комнате, одеваясь к экспедиции. Они показывали час, а раз теперь солнце сияло высоко в небе — час дня. За вычетом времени на переодевание и трапезу мы, должно быть, всего провели в пещерах около двенадцати часов. Я поискал среди своих книг и нашел «Альманах» Уиттакера, где выяснил, что, если прилив перевалил через пик в половину седьмого, мы провели в воде, поднявшейся на одиннадцать-двенадцать футов, не меньше четырех часов. Сама мысль об этом вызывала содрогание — при воспоминании об опасности и своих мытарствах мы инстинктивно придвинулись друг к другу.
Затем нас мигом охватила тяжелая сонливость. Марджори не желала со мной расставаться, как не желал и я. Я, как и она, чувствовал, что нам ни за что не уснуть в стороне друг от друга. И тогда я нанес охапки ковров и подушек и соорудил два гнездышка поближе к огню, который подкормил большими поленьями. Я закутал ее в большой теплый плед и сам завернулся в другой, и мы опустились на наши ложа, держась за руки, она — положив голову мне на плечо.
Проснулся я в почти кромешной темноте; если бы не слабое свечение красноватых углей в очаге, тьма в комнате могла бы потягаться с пещерной. Да, мы опустили занавески и задернули шторы, и все же, когда снаружи было светло, внутрь проникали лучи. Марджори еще крепко спала, и я тихо подкрался к окну и выглянул.
Сплошная темнота. Луна скрылась за тучами, и лишь их посеребренная свечением кайма выдавала ее положение на небесах. Я взглянул на часы Марджори, которые она оставила на столе, по привычке заведя перед тем, как ее одолел сон. Без нескольких минут час.
Мы проспали полсуток.
Я принялся как можно тише разжигать огонь, не желая будить Марджори. По моему мнению, только сон — да побольше — был лучшим средством после долгого напряжения и испытания, что она пережила. Я приготовил чистую посуду, ножи и вилки и снова поставил чайник. Пока я возился, Марджори проснулась. Пару мгновений она спросонья оглядывалась с недоумением, и тут на нее разом нахлынули воспоминания о прошлой ночи. Одним прыжком она с гибкостью юной пантеры вскочила на ноги — и уже в следующий миг обвила меня руками, отчасти из желания защитить и всецело — из-за любви.
Мы снова сытно поели. Это был идеальный пикник, и сомневаюсь, что на всем свете сыскались бы два существа довольнее. Наконец мы заговорили о пещере и кладе, и я с радостью увидел, что все тревоги и переживания не оставили на отваге Марджори ни следа. Она сама же и предложила без отлагательства вернуться в пещеру и вынести, по ее выражению, те симпатичные шкатулки. Мы снова переоделись в свою пещерную форму, уже просохшую, хотя и заметно севшую, и, посмеиваясь над своим уморительным видом, отправились в подвал. Пополнив масло в фонарях и приготовив все к возвращению, мы взяли с собой фонари, факелы и спички и отправились в путь. Думаю, в нору над мореной и к пещере сокровищ мы оба пробирались с благоговейным трепетом — и уж точно в молчании. Сознаюсь, при виде каменного карниза под присмотром святого Кристобаля и младенца Христа у меня сердце ушло в пятки, и я испытал жалость, какой раньше не знал, к незадачливому вору Олгарефу. Марджори, думаю, ощутила все то же, поскольку держалась очень близко ко мне и время от времени брала меня за руку, но вслух ничего не сказала. Мы зажгли факел и продолжили поиски. Пока я извлекал из сундука шкатулки с драгоценными каменьями, Марджори одной рукой держала надо мной свет, а второй сгребла в горстку рубины из первой шкатулки и сложила их мне в карман куртки. Ее женская бережность проявилась, когда она искала саму шкатулку и рубины, попáдавшие в воду, чтобы ничего не потерять. Шкатулок оказалось немного — удивительно, как в такой малой емкости хранилось столько драгоценных камней. Они легко уместились в мешок, который я принес специально для них. Затем мы отправились обратно.
Поднявшись в дом, мы погасили свет и заперли подвал. Снова переоделись: Марджори — в свою ливрею; шло к четырем часам утра — пора было возвращаться в Кром.
Глава XXXVIII. Обязанность жены
Перед самым выходом Марджори сказала мне — отчасти в шутку, но полностью — всерьез:
— Интересно, что нынче сталось с Гормалой? Если бы она знала о последних двух ночах, совершенно бы отчаялась — кто знает, что бы она тогда напророчила!
Как ни странно, я и сам вспомнил о Ведьме. Пожалуй, ее чары были навеяны находкой клада и нависшей над нами смертью. С мыслью о ней пришло и то странное чувство, что я уже испытывал ранее: ощущение ее присутствия. Попросив жестом погасить свет, я подкрался к окну. Тяжелые шторы, когда я скользнул за них, скрыли от улицы проблеск огня в камине. Ко мне
