Тайна Моря - Брэм Стокер
Поднимаясь по туннелю, шедшему, насколько я мог судить по компасу, под прямым углом от моря, мы отметили, время от времени обращая фонари по сторонам, что слева от нас — черная скала, а справа — сплошь красная. Туннель оказался недлинным — не ровня тем, что мы уже прошли. Секунды спустя — хоть нам и пришлось мешкать, поскольку мы не могли доверять ровности пола, — туннель перед нами начал раздаваться.
Впрочем, когда потолок стал выше, пол тоже поднялся фута на три, и мы уже взбирались по крутому склону, хотя и небольшой высоты. Затем склон снова нырнул, образуя водоем, расстилавшийся перед нами, сколько мы видели в тусклом свете велосипедных фонарей. Поскольку мы не знали, какая тут глубина, я шагнул в воду, а Марджори трепетно просила быть осторожней. Я обнаружил, что дно очень пологое, и тогда она присоединилась ко мне, и дальше мы шли вместе. По моему совету Марджори отставала на несколько футов, чтобы в случае, если я запнусь или провалюсь в глубокую яму и потеряю фонарь, ее остался цел. Я так сосредоточился на том, что у меня под ногами, опасаясь, как бы Марджори следом за мной не угодила в какую-нибудь скрытую ловушку, что едва ли смотрел перед собой.
Марджори, светившая на ходу во все стороны, вдруг окликнула меня:
— Гляди! Гляди! Справа фигура Сан-Кристобаля со златым Христом на плече!
Я повернул фонарь к изгибу пещеры справа, к которому мы теперь приблизились. Света двух фонарей хватило, чтобы все разглядеть в подробностях.
Из воды, под каменным карнизом поднималась фигура, отлитая Бенвенуто и оставленная здесь доном Бернардино три века назад. Подавшись к ней, я споткнулся; пытаясь удержать равновесие, выпустил фонарь, и тот с шипением упал в темную воду. В проблеске я заметил под Сан-Кристобалем белые кости скелета.
Я инстинктивно крикнул Марджори:
— Стой на месте и береги фонарь: я уронил свой!
— Хорошо, — раздался спокойный ответ. Ее самообладанию можно было позавидовать.
Марджори направила свет фонаря вниз, чтобы мы видели дно, и тогда я обнаружил, что запнулся о железный ящик, подле которого на глубине двух футов лежал теперь мой фонарь. Первым делом я поднял его, стряхнул воду и положил на каменный карниз.
— Погоди, — сказал я. — Сбегаю назад, за факелом!
Жестяной ящик я оставил на вершине груды обломков, когда мы пролезали в отверстие. Я уже повернул назад, когда Марджори окликнула меня, и ее голос, разнесшийся по пещере, был «монотонным и гулким, как у призрака»[46]:
— Возьми с собой мой фонарь, дорогой. Как ты найдешь ящик или даже дорогу к нему в темноте?
— Но не могу же я бросить тебя здесь одну в той же самой темноте.
— О, со мной ничего не случится, — бодро ответила она. — Меня это ничуть не смущает! А кроме того, остаться наедине с Олгарефом и сокровищами — такой опыт мне в новинку. Ты же скоро вернешься, дорогой?
Я почувствовал, что последний вопрос почти перечеркнул ее отважные слова, но знал, что не могу оскорбить ее гордость, и потому взял протянутый фонарь и поспешил обратно. Через несколько минут я нашел ящик и принес его с собой, но видел, что даже эти минуты стали испытанием для Марджори, которая смертельно побелела.
Когда я приблизился, она прижалась ко мне и спустя секунду-другую сказала, отстранившись и глядя на меня стыдливо, словно в свое оправдание — или, вернее, в объяснение своего волнения:
— Стоило тебе скрыться и оставить меня одну во тьме с сокровищем, ко мне разом вернулось странное пророчество Гормалы. В самой темноте проявились светлые пятна, и я так и видела, как повсюду парят саваны. Но теперь, когда ты здесь, все хорошо. Зажги факел, и мы оглядим сокровища папы.
Я зажег факел из ящика; она положила его так, чтобы горящий конец выступал над каменным карнизом, отбрасывая вокруг яркое, хоть и судорожное сияние. Мы обнаружили, что глубина самое большее — три фута, а в свете факела и благодаря кристальной прозрачности воды и столько было не дать. Мы наклонились к ящику — одному из нескольких, лежавших перед какой-то большой и темной от ржавчины и времени кучей, занимавшей целый угол пещеры.
Щеколду проела ржавчина, чего и следовало ожидать после трех веков в воде, — она лишь сохранила свою форму. И то, несомненно, из-за неподвижности воды, поскольку замок развалился от первого же моего пинка. Когда я потянул, он раскрошился прямо в пальцах. Проржавело насквозь и железо самого сундука, и, когда я попытался поднять крышку, сросшуюся с боками, она сломалась под нажатием. Я разворотил весь сундук с легкостью. А его содержимое не проржавело, но почернело от воздействия моря. Все это были деньги, но серебряные или золотые, того мы не поняли и не задержались, чтобы разглядеть. Точно так же мы открывали сундук за сундуком и в каждом, кроме одного, находили монеты. Это заняло немало времени, но от азарта мы не замечали, как оно летит. Куча в углу состояла из больших слитков, — чтобы поднять любой, требовались заметные усилия. А тот сундук, что не был полон монетами, хранил шкатулки и ящички, не тронутые ржавчиной, а значит, решили мы, сделанные из какого-либо драгоценного металла — серебра или золота. Все шкатулки были заперты; я поднял одну и отложил на каменный карниз, чтобы поискать ключ. Но найти что-либо по пояс в воде было не так-то просто, и тогда я достал нож и попытался поддеть крышку лезвием. Должно быть, сам замок был железным и проржавел: под нажимом он мгновенно поддался, обнажив поблескивающую горку самоцветов, отбрасывавших всюду красные блики, хоть камни и были затуманены налетом соли.
— Рубины! — вскрикнула стоявшая рядом Марджори, хлопая в ладоши. — О! Какая красота, дорогой! — прибавила она с поцелуем, поскольку ее радость требовала какого-то выхода.
— Дальше! — сказал я, склонившись к железному сундуку за новой шкатулкой.
Тут я отшатнулся с содроганием; Марджори тревожно всмотрелась в мое лицо и, угадав причину, вскрикнула с неподдельным испугом:
— Прилив! Начинается прилив — и запирает нас здесь!
Глава XXXVI. Прилив
Думаю, так заведено самой природой,
