Убей фюрера, Теодор - Анатолий Евгеньевич Матвиенко
– Сэр, немецкие военачальники мечтают о едином фронте с Британией против СССР.
Колдхэм делает выразительный жест – кто же им запретит мечтать.
– Черчилль того же мнения. Но не он один принимает решения. Британским подданным и в тридцать девятом было трудно объяснить, во имя чего мы ввязались в войну. Сомнения не оставляли до воздушной битвы за Англию. Конечно, красные угрожают цивилизованному миру, но не сейчас, когда истерзаны войной.
Звучит оскорбительно для СССР, зато обнадёживающе.
– Сэр Чарльз, а вы просчитывали внутренние последствия для рейха от смерти Гитлера? Его ненавидит верхушка, но для народных масс фюрер имеет почти религиозное значение. Убийство наверняка породит всплеск негодования, давайте отомстим подлым врагам и так далее, – он пытается отрицать, но я не привёл ещё один аргумент. – Наконец, если война продолжится, не боитесь ли вы, что вместо фюрера у руля появятся более толковые руководители?
Его ответ мне интересно выслушать как аналитику – что за Каналом вывели мои коллеги.
– Все «обиженные» генералы Гитлера в один голос кричат, что военные просчёты на совести вождя. Но их решения не лучше. Я сам не знаю многих деталей, кое-что от русских… Скажите, когда поражение рейха стало неизбежностью?
Это мне известно в деталях. После боёв под Белгородом и Курском. Летнее избиение вермахта этого года – только следствие.
Рассказываю о ключевом эпизоде. Был момент истины, когда дивизия СС «Лейбштандарт Адольф Гитлер» под Прохоровкой расстреляла два танковых корпуса генерала Ротмистрова. Подбитых или полностью уничтоженных русских танков немцы насчитали около трёхсот. Поле боя осталось за Панцерваффе, все повреждённые «тридцатьчетвёрки» были взорваны. Но дивизия продвинулась на север лишь на четыре километра. Если бы Манштейн велел поторопиться, кинул в прорыв за «Лейбштандартом» весь танковый корпус, он добился бы полуохвата Курска, окружения советского Воронежского фронта.
– Точно? – засомневался маркиз.
– По крайней мере это мнение высказали наши военные аналитики, когда провал операции «Цитадель» разбирали уже с полной информацией.
– А почему же фон Манштейн не наступал?
– На левом фланге корпуса у деревни Яковлево танковый отряд генерала Катукова провёл отвлекающую атаку, два десятка разношёрстных танков, что смогли собрать: ваши «Черчилли», лёгкие «Т-70», «тридцатьчетвёрки».
Представляю горячие недра танка, вонь пороховой гари, истошный рёв мотора, лязг гусениц, немилосердную тряску на разбитой дороге и безумную атаку неизвестных ребят против целой эсэсовской дивизии! А я корпел над бумажками…
– Отвлекающую?
– Именно. Манштейн едва заметил успех у Прохоровки, зато почему-то очень встревожился от флангового удара, о чём доложил фюреру: у русских обнаружились резервы, берут корпус СС в клещи. Вождь пребывал в шоке от высадки союзников в Сицилии и приказал Манштейну сворачиваться. Больше вермахту никогда не наскрести силёнок для стратегического наступления против Советов, только огрызаться и кусаться, – сдерживаю эмоции и заканчиваю. – Оба приняли ложные решения на основании имевшейся в тот момент информации. Но у Манштейна она была ограниченная, разведданные и донесения командующих соединениями. Фюрер мог получить любые сведения. Его ошибка крупнее. Она сберегла жизни тысячам русских солдат. И не она одна. Годом раньше он дробил силы на юге. Зачем столько людей и техники гнать к Сталинграду, когда главной целью был Кавказ? Потому что, не взяв Ленинград, он хотел покорить Сталинград. Дело в названии, политике, идеологии.
– А Манштейн вряд ли вообще задумывался о политике и тоже совершал ошибки. Поставь у руля государства такого вояку, например Кейтеля или Йодля, они наломают дров. К тому же у фюрера харизма, он действительно способен увлечь массы. Через пару недель, как плач по покойному Гитлеру стихнет, солдаты будут проливать кровь за Кейтеля?
В общем, судьба Великого Вождя Тысячелетнего рейха решена, моё мнение в расчёт не идёт. Я провожаю Колдхэма, но в одиночестве не остаюсь – цепляется вдруг пронырливый греческий переводчик. Его английский ужасен.
– Просим задержать. Завтра с вами встречать… – он достаёт замусоленную бумажку, с неё читает русские или скорее еврейские слова. – Яков Исаакович.
Записка сгорает в пламени зажигалки, пока огонь не обжигает мои пальцы. Едва замечаю ожог.
Глава 20. Не наш человек
– Да, Яков Исаакович?
– Заходи, Павел. Или в твой кабинет пойдём, он просторнее. Сейчас Астахов будет докладывать о контакте с Парисом.
Судоплатов устроился у окна. Действительно, в узком пенале Серебрянского не разгуляешься. Стол с лампой и телефоном, сейф, четыре стула, портрет Сталина на стене составляют всё убранство.
– Здесь теснее, но не дёргают.
Увидев обоих начальников, вошедший отрапортовал по всей форме:
– Капитан Астахов по вашему приказанию прибыл.
В нём чувствовались кавказские корни: чернявый, узкий нос с горбинкой, тёмные усики, смуглый. Среди греков он не так выделялся, как, например, смотрелся бы выходец с Рязанщины.
– Присаживайтесь, капитан, – по праву хозяина кабинета Серебрянский принял инициативу разговора на себя. – Главное вы уже сообщили – Парис согласился поддерживать связь и выполнять задания. Теперь прошу доложить подробности, впечатления.
– Впечатление первое, товарищи. Не наш он человек.
– Валленштайн – не Парис? – вскинулся Судоплатов.
– Парис. Только не советский он, даже по-русски говорит плохо. И отношение имеет… – связной замешкался. – В общем, не обрадовался. Будто я говорил с эсэсовским офицером, что решил предать фашистов из-за какой-то компры. Или почуяв близкий капут.
– Газету ему показали? – спросил Серебрянский.
– Так точно. Где солдаты из военных сообщений шпалы кладут, а ими мужчина командует. Парис щёлкнул зажигалкой, впился глазами в фото.
– Взял с собой?
– Никак нет. Сжёг при мне.
– Отчего же Парис не обрадовался? – снова включился Судоплатов. – Столько лет без связи! Шесть, седьмой пошёл.
– Он говорил, что в тридцать восьмом к нашим в болгарское консульство сунулся. Там ему: а не знаем никакого Париса, пытались в полицию сдать. В общем, сочли белогвардейцем. Поэтому поставил на себе крест как на Парисе.
Серебрянский обернулся к Судоплатову.
– Это из-за потери архива Слуцкого.
– Необязательно, – отмахнулся тот. – В софийской дипмиссии привыкли к белым, могли вообще не запросить Москву. Вы продолжайте, товарищ Астахов.
– Ну, я ему говорю: мол, в тридцать седьмом были ошибки, часть сотрудников несправедливо арестовали, товарищ Сталин приказал ошибки исправить, невиновных выпустили. Некоторых, конечно, уже расстреляли. Как Тухачевского.
Серебрянский, едва избежавшая казни жертва такой «ошибки», заёрзал на стуле.
– … А он головой крутит – какая, мол, ошибка. История Тухачевского у нас… Он так и сказал «у нас», фрицы для него «мы», то есть свои для него немцы…
– Продолжайте про Тухачевского, – одёрнул Судоплатов, пока Астахов окончательно не запутался.
– Его начальник Шелленберг сам Тухачевским занимался, когда маршал на немцев вышел: помогите, мол, организовать переворот против товарища Сталина, будем потом дружественной страной. Парис говорит, Шелленбергу приказали выяснить, кто же такой Тухачевский, можно ли с ним дело иметь.
– И как абвер оценил Тухачевского? – Судоплатов был заинтригован. Дело «Красного маршала» положило начало чистке в армии.
– Никак. Провалил поход на Варшаву, требовал дать Красной армии пятьдесят тысяч танков, а танки эти – обшитые железом тракторы с пулемётом. Виноват, товарищи офицеры, про танки – правда или вражеская клевета?
– Не отвлекайтесь, – буркнул Серебрянский.
– …Шелленберг слил Тухачевского советскому военному атташе. Не от абвера, а вроде как частное лицо, за деньги. Атташе рассчитался советскими рублями. Потом агентов абвера в СССР с этими рублями арестовали. Парис
