Алексей Сергеев - Стерегущий
Подошел квартирмейстер Бабкин. Перебив Коростина, он сказал:
— Я так своим умом располагаю: адмирал Макаров японцам «Стерегущего» на поругание не оставит.
Головизнин пасмурно улыбнулся.
— Ну, братцы, — сказал он, — давайте тогда в целях предосторожности уничтожим все, что может быть полезным японцам.
Он отдал нужные распоряжения. Сигнальщик Иванов принес денежный ящик. Головизнин открыл его. Сверх тощей кипы ассигнаций и грудки золота и серебра положил шифры и другие секретные документы, со стуком прихлопнул крышку, запер, бросил в море сначала ящик, потом ключ.
Ворожцов выбросил сигнальную карту. Она не тонула. Кружко вытащил ее багром. Ругаясь на излишние, по их мнению, предосторожности, Кружко и Коростин принялись привязывать к сигнальным картам и книгам попадавшиеся под руку грузы.
Сигнальщик Иванов, все еще по привычке зорко следивший за морем, неожиданно прокричал:
— Вижу катер с японца! И шлюпки. К нам гребут!
И тотчас все увидели, как, сверкая лопастями весел, к «Стерегущему» потянулись от японских кораблей шлюпки с вооруженными людьми, а между ними, ловко лавируя, несся паровой катер.
С дистанции, превосходившей досягаемость ружейного обстрела, катер открыл стрельбу. С носа его шла непрерывная трескотня, будто там залегла добрая сотня стрелков.
— Чем он стреляет? — недоуменно спросил лейтенант у Анастасова.
— Должно быть, пулемет, — ответил инженер-механик.
Катер, проворно метавшийся между шлюпками, напомнил Головизнину увертливую ящерицу. Но эта ящерица была вредна, она несла смерть. Стоявший на носу катера пулемет напряженно бил по русскому кораблю с короткими передышками. Его низкий и хлесткий огонь то обстреливал бак «Стерегущего», то строчил по его палубе.
Пулемет на носу катера был новшеством. Старший офицер оценил его по достоинству. Своим огнем пулемет расчищал путь шлюпкам. По их курсу Головизнин понял, что японцы собираются пристать к носу «Стерегущего».
Лейтенант сделал попытку самолично унять неистовавшего пулеметчика и несколько раз выстрелил по нему из кольта. Пулемет не умолкал. Головизнин подумал, что ему надо взять винтовку, и в это время услышал, что кто-то стреляет рядом с ним.
Это был Гаврилюк. Прикрывшись трупом Лкузина, как за валом, он выпускал по катеру пулю за пулей. Потом к Гаврилюку примостился комендор Майоров, тоже державший в руках дымившуюся винтовку.
Старший офицер слышал, как Майоров сказал Гаврилюку:
— Давай в минуту снимать японца, а то забьет совсем «Стерегущего».
— Припечатано, — ответил Гаврилюк, ведя мушку на пулемет.
Матрос и комендор выстрелили одновременно. Пулемет затих. Катер вильнул, сделал циркуляцию и оказался позади шлюпок.
Головизнин нагнулся, поднял выпавшую из чьих-то рук винтовку и пошел на бак. Он не успел дойти. Содрогнувшись от боли, он упал с винтовкой в руках. Его мертвое тело мгновение поддерживали дубовые поручни борта, потом оно съехало на палубу. Из простреленного виска старшего офицера струилась кровь, и уже привыкшие к ней в этом бою матросы, тоже торопившиеся с винтовками на бак, вылили на нее несколько ведер морской воды, чтобы не скользить в рукопашной схватке.
Из четырех офицеров на «Стерегущем» в живых остался только один — Анастасов. После взрыва машины он чувствовал себя, как человек, внезапно отрешенный от дел и потерявший точку опоры. Первым, кого он увидел, очутившись на палубе, был кочегар первой статьи Хиринский.
Иван Хиринский был послан старшиной Хасановым из кочегарки доложить старшему офицеру, что перебиты трубки котлов, но на верхней палубе кочегара ранило в спину и ноги.
Теперь Иван упрямо двигался к мостику, где подтягиваясь руками, где ползя на четвереньках, но влезть на мостик по разбитому трапу не мог. Уцепившись за нижнюю ступеньку, он неистово кричал:
— Человек за бортом!.. Живо пары!.. Чего ждете?
У развороченной снарядом, но еще дымившейся трубы Анастасов заметил Тонкого. Минный машинист, взглянув на дико кричавшего Хиринского, вяло спросил у инженер-механика каким-то тусклым, усталым голосом:
— Не помрем, ваше благородие? А?..
— Иногда, братец, лучше умереть, чем остаться в живых, — спокойно ответил Анастасов.
Впервые в жизни инженер-механик почувствовал себя освобожденным от всех забот, кроме заботы подороже отдать свою жизнь. Все необычное теперь стало казаться естественным: и то, что у клюза ничком лежит Головизнин, раскинув белые, сведенные судорогой руки, и что палуба покрыта трупами вперемежку с исковерканным железом, и что сейчас в том маленьком особом мире, какой представлял собою «Стерегущий», вместо порядка и созидания, к которым привык инженер, царили хаос и разрушение. И вслед за пришедшим безразличием Анастасов перестал ощущать всякий страх перед возможным, близким концом.
С чувством ненависти к врагу он смотрел на «Акебоно», тихим ходом приближавшегося к «Стерегущему». На японском корабле командирский мостик и задняя мачта были искромсаны, борта пробиты, на палубе валялись кучи убитых, но «Акебоно» двигался, у него был ход, жизнь. Он шел медленно, словно крадучись; непрерывно стреляя, подплывал ближе и ближе. Простым глазом был виден у большого орудия пожилой офицер, в упор расстреливавший стоявшего на месте «Стерегущего» и его команду, ружьями отбивавшуюся от пушек.
Шли только короткие секунды, но инженер-механик уже чувствовал, как становился воином. Он разрядил в японца весь свой кольт, пулю за пулей, и бросил оружие за борт. Оно было не нужно: ни одного патрона для него не осталось.
— Не ждал гостинца. Обмяк, — подмигнул Апришко, когда стрелявший японец упал.
— Найдем для них и получше подарки, — мотнул головой Кружко.
Нагнувшись, он поднял с палубы винтовку, перезарядил, подал Анастасову.
— Берите, ваш-бродь… Против кольта она куда дюжее и бьет способнее.
Винтовка показалась тяжелой. Ложе ее было мокрым и липким. Анастасов протер его рукавом шинели. Сзади хлопнул выстрел так близко, что инженер повернулся посмотреть, кто стреляет. Это был Гаврилюк. Примостившись за трупом Лкузина, он едва уловимым движением наводил винтовку на каждого, кто показывался у борта «Акебоно», потом тщательно и уверенно вел мушку по намеченной цели. Все его ухватки свидетельствовали, что он отборный стрелок. Казалось, что Гаврилюк стреляет, как в тире, для своего удовольствия, забавляясь и перед кем-то рисуясь. Выстрелив, громко говорил мертвому комендору, словно тот слышал его:
— Припечатано, Селиверст! Не повставают!
Лемешко, контуженный во время взрыва машины, через какое-то время пришел в себя, открыл глаза и поднялся на ноги. С трудом отдавая себе отчет, что случилось, он вылез на палубу и сначала не узнал «Стерегущего». Мостика уже не было. На его месте был исковерканный металл: железо, медь, бронза. Расплавившиеся поручни, компас, рупоры превратились в чудовищную паутину каких-то ниток, еще красных, в иных местах от жары, в других черных от дыма и невесть откуда взявшейся золы. Меткий вражеский залп все снес, все превратил в прах, словно само небо свалилось на эту маленькую палубу миноносца.
