Алексей Сергеев - Стерегущий
— Припечатано, Селиверст! Не повставают!
Лемешко, контуженный во время взрыва машины, через какое-то время пришел в себя, открыл глаза и поднялся на ноги. С трудом отдавая себе отчет, что случилось, он вылез на палубу и сначала не узнал «Стерегущего». Мостика уже не было. На его месте был исковерканный металл: железо, медь, бронза. Расплавившиеся поручни, компас, рупоры превратились в чудовищную паутину каких-то ниток, еще красных, в иных местах от жары, в других черных от дыма и невесть откуда взявшейся золы. Меткий вражеский залп все снес, все превратил в прах, словно само небо свалилось на эту маленькую палубу миноносца.
С трудом владея руками, висевшими словно плети, Лемешко потянулся к винтовке, лежавшей около убитого матроса. В сознании внезапно промелькнул образ сына, потом жены и самых близких друзей. Эти короткие проблески прошлого вернули ему часть сил, помогли взять себя в руки. Лемешко почувствовал, что он должен драться за жизнь — свою и товарищей, за право вернуться к своей семье. Он поднял винтовку, усилием воли переборол в руках слабость и, подбежав к борту, стал посылать в приближавшегося врага пулю за пулей.
Когда за спиной его что-то грохнуло, он увидел желтый, блестящий туман, яркий, как заходящее солнце; хотел закричать «ура» и, не чувствуя ни боли, ни страха, сделал последний выстрел, после чего камнем упал на палубу и машинально пополз по ней ближе к товарищам. Жесткая и липкая, она обдирала ему локти, пачкала руки. Глаза Лемешко были закрыты, он тщательно старался приподнять веки, они не размыкались как это бывало с ним в детстве, когда он видел страшные сны, хотел и не мог проснуться.
Рядом снова раздался грохот. Волна горячего воздуха подхватила Лемешко с палубы и, перенеся через борт, бросила вместе с осколками чугуна и железа в море.
Узлы боя стягивались все туже. Смерть грозила теперь защитникам «Стерегущего» на каждом шагу. Когда Анастасова поразил осколок снаряда, инженер-механик упал и несколько секунд лежал без движения. И в эти мгновения он вспомнил мать. Чувство нежности к ней затопило его. Отзвуком прошлого промчались в памяти задушевные разговоры с нею, ничего-то в жизни не знавшей и все же пытавшейся учить его жизни, опираясь на собственный опыт, короткий, ненужный и грустный.
«Страданье — учитель людей… Счастье в покорности…»
«Нет, мама, не так! В жизни надо идти напролом, наперекор всем стихиям… Но разве могла это делать ты, мечтавшая о всеобщем счастье, желавшая его другим и забывавшая о нем для себя?»
Сознание постепенно затуманивалось. Но вот показалось, что к горячему лбу прикоснулась знакомая, ласковая рука, не раз утешавшая Володю в его детских и юношеских печалях.
— Мама, — сказал он тихо, едва шевеля губами, — ты не сердишься, что я оставляю тебя одну? Нет?..
Ответа Анастасов не дождался. Вдруг стало темно. Должно быть, мать погасила лампу, чтобы не мешать сыновнему сну…
Увидев свалившегося на палубу последнего офицера, Тонкий бросился было к нему на помощь, но сейчас же отошел прочь.
— Ну вот, отвоевался наш инженер-механик, — произнес минный машинист прыгающими губами, поворачиваясь к Гаврилюку, прекратившему на минуту стрельбу. — Не повезло ему: целый флот по своим чертежам построить мог, а видишь, как дело повернулось.
— Японцы гребут! — вдруг неистово заорал Кружко.
Матросы увидели, как от японских кораблей отваливали шлюпки, наполненные вооруженными людьми. Взмахивая веслами, они ходко шли к «Стерегущему».
На приближающихся японцев Тонкий смотрел сторожко, прицеливающимся взглядом, и в его глазах загорался мрачный огонь окончательного решения.
Ливицкого он нашел у правого крыла мостика.
— Ну, старший минер, — сказал Тонкий, — офицеров всех поубивало, а япошки, видишь, плывут… Взберутся к нам с носа и кормы — и пропал «Стерегущий».
Подняв глаза, старший минер увидел, что Тонкий дрожит от усталости и контузий мелкой, непрекращающейся дрожью. Сердито буркнул:
— Что ты от меня хочешь?
— Насчет командования будем решать, минер. «Стерегущего» спасать надо, — ответил Тонкий. — Сделаем с тобой так: ребят, которые живы, с целыми руками, подберем и ударим по япошатам с обоих бортов. Я буду щитить палубу от кормы, а ты с носа. Отобьем врага, сбросим в море, можно будет и о машине подумать. Авось как-никак и налажу.
Минный машинист отошел.
На палубе в этот момент кое-где занимались, а кое-где и горели выброшенные взрывами куски угля, и ярко пылали обрывки машинной обтирки, пропитанной маслом.
Пожар заливался водой из ведер, которыми орудовал настолько задымленный матрос, что лица его Ливицкий признать не мог. Матрос работал с трудом: воды не хватало, огонь разгорался сильнее и сильнее.
Вдруг на тушение пожара самоотверженно поднялись, поддерживая друг друга, тяжело раненные Зацепилин и Повалихин. С трудом наклоняясь, они растаскивали голыми руками полыхавшее пламя и сбрасывали его в воду.
— Ай, молодцы, вот молодцы! — восхитился Ливицкий. — И дерутся весело, и на смерть идут бойко.
Неожиданно Повалихин упал лицом прямо в огонь. Зацепилин нагнулся к товарищу, пытаясь поднять, но силы изменили ему и он свалился рядом.
— Держись, братцы! Держись, пензяки! — закричал Ливицкий, бросаясь на помощь.
Он не добежал до них. Опять что-то рухнуло и упало ему на голову. Силу удара Ливицкий ощутил чуть позднее, когда заныла рваная рана на лбу, около виска, у которого бешено, оглушительными толчками билась кровь. И стоило лишь минеру схватиться за висок, как кровь немедленно побежала вниз, к подбородку, слепя и обессиливая. Он стирал ее с лица, ужасаясь обилию и тягостно думая, зачем людям война, для чего они на войне дерутся: только ли для того, чтобы друг другу кровь пускать, или для чего большего?..
Ответа он себе не дал: сознание покинуло его раньше, чем он успел собрать свои мысли.
Глава 15
ЛИЦОМ К ЛИЦУ
Плывя к «Стерегущему» на шлюпке, Кабаяси Ону с улыбкой сказал своему соседу, морскому пехотинцу:
— Сегодня я накормлю русских постным обедом. Они будут довольны.
Но тут же он досадливо вспомнил, что сказанное не его собственные слова. Их произнес янки-борец в конюшне порт-артурского цирка перед своей борьбой с неизвестным русским мичманом. Глупо вел себя тогда янки. Если не хватило сил против русского, можно было дать ему подножку, незаметную, с подрезом, как в джиу-джитсу.
Суеверно поморщившись оттого, что так неудачно вспомнил американца, потерпевшего от русского поражение, Кабаяси Ону успокаивался по мере приближения к русскому миноносцу. Не корабль, а исковерканное железо, пригодное, разве лишь для того, чтобы его сфотографировать газетному корреспонденту.
