Алексей Сергеев - Стерегущий
Головизнин приказал Ливицкому зарядить оба аппарата.
— Слушай, парень, христом-богом тебя прошу, стреляй аккуратней, — сказал Ливицкий Степанову, вкладывая в свою простую фразу ласку и угрозу. — Сам видишь: мины две, а японских бандур тьма-тьмущая!
— А разве мне вовсе жить не завидно? — вполголоса огрызнулся Степанов, нагибаясь к своему аппарату.
Астахов, прекративший стрельбу, потому что у него действительно кончились снаряды, решил сам поразведать, нельзя ли выудить что-либо из натронных погребов.
По дороге к ним он задержался у правого носового орудия, вокруг которого все еще суетился Васильев. Шагнув к нему, Астахов увидел лицо, не похожее на то, которое привык видеть. Оно словно осунулось и постарело.
— Васильев! — воскликнул он заискивающе и вместе с тем повелительно, как человек, имеющий заднюю мысль. — У тебя, часом, с пяток снарядов не осталось? Будь друг, займи. Ей-ей, отдам!
— На том свете угольками? — съязвил Васильев и послал в воздух хлесткое ругательство.
По тону его и оттого, что Васильев сразу не отказал, Астахов понял, что снаряды у него есть.
— Васильев, — горячо заговорил он, — не будь жадюга, будь человек. Я заслужу перед тобой. Только в Артур дотопаем, сейчас тебе полбутылки. Пей в свое удовольствие. Мое слово верное.
— А пропади ты пропадом, анафема! — плачущим голосом закричал Васильев. — Что мне твоя полбутылка, когда я, может, сам забил бы японские крейсеры, кабы орудие мое не заело! Бери остатний ящик, бери, пользуйся горем чужим, каторжник. Бондарь, помоги их полублагородию кровь-кровиночку мою к себе перекачать.
И Васильев демонстративно отвернулся в сторону, делая вид, что его больше ничего не интересует и говорить больше не о чем.
— Беда как расстроился человек, — сочувственно сказал Бондарь, поднимая вместе с Астаховым тяжелый ящик со снарядами.
— Как тут не расстроиться! — так же сочувственно пособолезновал Астахов. — У его, сердечного, все равно что у голодного изо рта кусок хлеба вынули. Ты, Бондарь, пока я заряжать буду, доложи старшему офицеру насчет стрельбы. Мичмана-то Кудревича убило, командовать некому. А хороший человек был, царствие ему небесное. Только молодой и горячий.
— Вечная ему память, — проникновенно и грустно произнес Бондарь. — Астахов, знаешь что?.. Ты сам доложись старшему, а я пойду в пороховые. Может, потралю чего. Я же нырял туда. Ящики там есть, сам видел.
Между тем Головизнин приказал передать Анастасову свое решение идти в атаку, чтобы инженер-механик, когда будет сигнал, выжал из машин все, что они могут дать. Потом послал Ворожцова предупредить минеров и Астахова, чтобы они стреляли лишь по его приказу.
По взволнованно-напряженным матросским лицам Головизнин видел, что все матросы понимают, что другого решения быть не может. Когда после сигнала в машину «Стерегущий» ринулся вперед, многие сняли бескозырки и держали их в руках, как на молитве.
Расстояние между «Стерегущим» и крейсером «Сума» быстро сокращалось. Все слышнее журчала вода впереди. Нельзя было терять ни мгновения. Ливицкий припал к минному аппарату, точно обнял его. Астахов замер у заряженного орудия, прикидывая глазом дистанцию. Кружко и Ворожцов застыли в натужном внимании.
В томительном ожидании промчалось несколько секунд.
— Астахов, пли! — высоким, сорвавшимся от неожиданности и волнения тоном скомандовал Головизнин.
У орудия Астахова ярко вспыхнул огненный язык, бурое облако вихрем закрутилось перед дулом. Звонким выстрелом подал голос оживший «Стерегущий».
В свою очередь, борта японских кораблей замигали вспышками орудий. Наверху над «Стерегущим» оглушительно лопнуло. Мелким градом посыпались вниз осколки, поднимая на волне задорно подскакивавшие фонтанчики.
Неожиданно мокрый Бондарь притащил еще ящик снарядов. У орудия Астахова стало весело. Собравшиеся тут Васильев, Майоров, Бондарь, Максименко помогали Астахову заряжать и стрелять. Матросские лица разгорелись, языки развязались. Каждый снаряд они провожали шутками.
— Торопись, Астахов, пока япошка от нас не сбежал! Поддай ему пару! Вот это работа, будет помнить! — кричали вошедшие в азарт комендоры.
Между тем японцы, убедившись, что правый борт молчит, обнаглели. «Сазанами» подошел совсем близко, его снаряды все чаще впивались в «Стерегущего», разворачивали обшивку корпуса, разбивали палубные надстройки.
Назойливый натиск «Сазанами» приводил Головизнина в бешенство. Расстояние до «Сазанами» было незначительно, «Сума» тоже, должно быть, не подозревал, что у «Стерегущего» сохранились мины. Момент действовать ими показался Головизнину весьма удобным. Он приказал Кружко передать на правый минный аппарат, чтобы приготовились к стрельбе по «Сазанами». Вторую мину он решил пустить в крейсер.
— На правом! — окликнул он и, дождавшись ответного «есть на правом», скомандовал: — Правый, готовьсь! — Потом быстро придвинулся к машинному телефону и поставил «самый полный вперед». Худяков налег на рулевое колесо, направляя «Стерегущего» на крейсер «Сума».
Грозный, но необычный вид имел «Стерегущий», устремившийся в атаку. Черный дым валил из единственной уцелевшей трубы.
Исковерканные борта зияли пробоинами, в трюмах булькала вода, палуба курилась копотью притушенных пожаров, машина стучала натужно и громко.
Почувствовав рывок «Стерегущего» вперед, Ливицкий и Степанов с захолонувшим сердцем ожидали команды «пли». Они задерживали даже дыхание, чтобы оно не мешало им слушать.
И в это мгновение крейсер произвел по «Стерегущему» несколько выстрелов, перебив на русском миноносце рулевое управление. «Стерегущий» покатился влево.
То, что произошло, Головизнин осознал только через несколько секунд, в течение которых он увидел выражение отчаяния на лицах минеров, испуга и непонимания на лице Худякова. Как раз в тот момент, когда снаряды «Сума» разрушили рулевое управление, Ливицкий и Степанов выполнили его команду «пли». Взрыв, тряхнувший «Стерегущего», дал неверное направление обеим минам. Они проскользнули мимо вражеских бортов, не причинив им вреда. Головизнин судорожно взялся за ручку машинного телеграфа. Она поддалась легко, непривычно легко, но звонка не последовало: связь была прервана. Испуганный возглас Ворожцова, а затем оглушительный взрыв заставили Головизнина повернуться назад. Заволакивая небо, из машинного люка валил густой белый дым, пронизанный искрами плохо сгоревшего угля. Потом «Стерегущий» окутался паром, с размаху лишился хода, зарылся носом в жемчужную пену. Газы шимозы заполнили помещение кочегарки… Упали Комаров и еще два кочегара. Остальные едва стояли на ногах. Алексеев и Артамонов поочередно обливали друг другу головы из ведра и, видимо, освежались, так как выглядели бодрее и лучше других.
