Сбежавший из вермахта - Михаил Николаевич Кубеев
– Давай помянем наших погибших.
Они снова выпили. Лицо у отца раскраснелось, он смотрел на Эриха, и в уголках губ у него таилась довольная улыбка.
– Ой, подожди, подожди! – он вскочил из-за стола. – Прежде чем выпьем за твое окончательное возвращение, я хочу, чтобы ты прочитал одно послание. Ты должен его прочитать. – Отец подбежал к комоду, достал из него синюю бандерольку. – Это принесла наша почтальон, фрау Вильде. Ты ее знаешь, она совершенно одинока, ни один из ее мужчин не вернулся… Вот, держи письмо. Я когда прочитал, то не знал горевать или радоваться. Во всяком случае, никто из военных к нам не приходил.
Эрих взял в руки листок бумаги с печатным текстом. Такие он уже видел. Это были похоронные извещения. Отец стал читать вслух:
– «…Сожалеем, но Ваш сын не вернулся из разведки. Он был настоящим солдатом, все его чувства и помыслы были направлены на победу Германии». Внизу подпись: майор Герд Хойс, старший фельдфебель Штефан Браун. Дата 29 декабря 1943 года».
– Вот такой рождественский подарок мы получили по почте после Нового 1944 года, – развел руками отец. – Я долго размышлял по поводу слов «не вернулся из разведки», – продолжал он. – Пытался понять, что скрывается за этой фразой. И успокаивал мать, говорил, что ты послушался моего совета, сдался русским в плен. Мы, конечно, здорово переживали. Но вспоминали тебя, ждали, надеялись. Теперь все это позади. Теперь ты дома. – Он задумался. – Стоп! – внезапно произнес он. – Есть еще одно сообщение, оно лично для тебя. – Он наморщил лоб. – Еще одно письмо. Оно, кажется, в шкафу. Его принесла лично одна фрейлейн, фамилию ее, извини, я забыл. Но ты ее хорошо знаешь. – Он тяжело поднялся, дошел до шкафа, вытащил из верхнего ящика конверт. – Вот тут написано: «Луизе Блюм», – и адрес почему-то по-английски: «Hollywood, Los Angeles, USA». Она что, американка, из Лос-Анджелеса?
Эрих ничего не понял, пожал плечами, вскрыл конверт. Три сложенных вместе листочка и торопливый почерк карандашом.
«How do you do?[12] Дорогой Эрих, привет, привет. Не могла не написать тебе, хотя ты не жаждешь поддерживать со мной связи. После войны положение мое было отчаянное. Устроилась в американской столовой под Мюнхеном. Рейхсмарки никому не нужны, долларов у меня нет, мое немецкое пение в нынешние времена никого не прельщает, в американских казино требуются красивые женщины, но для других целей. Конечно, хорошо выступать перед офицерами, но… Но нужен английский язык. По вечерам я учу этот чертов язык, учу остервенело, не хочу быть посудомойкой, не могу… Если бы ты видел мои красные руки… Нет, к такой жизни я не привыкну. Кстати, русские арестовали Грюндгенса. Он представился как генерал-интендант, что в немецком означает, как ты знаешь, главный режиссер, русские посчитали его немецким генералом, чуть не расстреляли. Потом отправили в лагерь. Вот и вся награда за искусство. Выдающегося актера в лагерь? Кошмар. Он там устроил самодеятельный театр… А куда деваться мне, не знаю… Но не будем о грустном… Недавно у меня появился ухажер. Он не генерал, и даже не лейтенант, а всего лишь сержант. Увы, в этой столовой нет высоких офицеров, а мне далеко не двадцать. Но, главное, он живет в Лос-Анджелесе, представляешь! Кажется, в пригороде. И зовет меня с собой. Это шанс, недели через три я уеду, билеты заказаны. Мне скоро тридцать, это не возраст, чтобы унывать, но и начинать все с нуля очень тяжело. Попробую. О Голливуде я мечтала с юности. Это рай для артистов. Только не ожидала, что предстоит поехать туда женой американского солдата. Правда, у него немножко другой цвет кожи, темный… Вот ужас!
Я была бы рада, если бы ты дал знать о себе. Приезжай в Голливуд, мой дорогой Эрих. Мне трудно расставаться с родиной. Я даже плакала… Может быть, мы с тобой сумеем показать американцам, на что способны немецкие артисты. Снимемся в паре фильмов… Заработаем кучу долларов, как тогда в Бабельсберге… Goodbye, my Darling, прощай, мой дорогой, не забывай, твоя Блюмхен, июль 1945 года».
Написано четыре месяца назад. Тональность письма и радостная, и тревожная. По всей видимости, Блюмхен уже улетела в Америку. Что там ее ждет? Попадет ли она в Голливуд? Найдет ли свое место? Это большой вопрос. Великой актрисой ее не назовешь, но пробивной талант есть. Эрих вздохнул, убрал письмо в карман.
– Ты расстроен? – озабоченно спросил отец.
– Да нет, совсем нет, – он улыбнулся. – Ты же знаешь, с фрейлейн Блюм я играл вместе в театре, снимался на киностудии в Бабельсберге. Интересная энергичная женщина, но с характером. Она, написала, что уехала в Америку. Надеется найти свое счастье в Голливуде, зовет меня. – Он помолчал. – У каждого своя судьба. За океаном может быть и рай, но только он для американцев.
Отец вытащил из шкафа всю мужскую одежду, которая имелась в доме. Эрих переоделся в знакомый отцовский выходной темно-серый костюм, взял в руки плащ. Вот и та самая зеленая фетровая шляпа. Посмотрел на себя в зеркало. Исхудавший пожилой мужчина. Гражданское платье сидело на нем, как на вешалке. Башмаки чуть не спадали. Он потерял свыше тридцати фунтов веса, почти пятнадцать килограммов.
Эрих вышел на улицу. Хотел прогуляться. Ему все еще не верилось, что он на свободе, что жив, здоров, на теле ни одной царапины, не считая «мирного» шрама на голове, на нем нормальное цивильное платье, и ему никуда не надо ехать и спешить…
Была вторая половина ноября 1945 года, после окончания войны прошло почти шесть месяцев. Светило нежаркое солнышко, деревья уже облетели. Хотя на некоторых еще сохранились ярко-красные, желтые и даже зеленые листья.
У
