Сбежавший из вермахта - Михаил Николаевич Кубеев
В начале ноября инструктор уехал в командировку в Германию. Вернулся он через две недели и тотчас попросил прислать к нему герра фон Риделя. Такое официальное предупреждение не предвещало ничего хорошего. Так и произошло. Когда Эрих пришел, то сразу заметил озабоченное лицо своего начальника. Из-за круглых металлических очков поблескивали серьезные глаза. Вокруг рта образовались заметные складки.
– Мне принесли документ на подпись, в нем список лиц, которые уже через неделю по состоянию здоровья должны отправиться домой, на родину и начинать работу там, у себя дома. Через неделю, представляете? В этом списке я обнаружил ваши имя и фамилию. – Инструктор поднял голову. Он не улыбался. – Мне казалось, что вы вылечились, чувствуете себя нормально. Вы ни на что не жаловались. А тут я читаю, оказывается, вы страдаете болезнью сердца, у вас перебои в его работе, у вас это хроническое, теряете сознание. Так ли это, Эрих?
– Недомогания я стал испытывать после того удара, после санчасти. Просто не было повода говорить об этом, – не очень уверенно начал Эрих. – Голова продолжает периодически болеть. Бывают провалы в сознании, вокруг все кружится, боюсь упасть… Сейчас добавились боли в груди, когда поднимаюсь на второй этаж, задыхаюсь, сердце готово выскочить.
– М-да, кажется, я начинаю понимать. Это все театр. Черт меня дернул рассказывать вам раньше времени о новой жизни в Германии. Думаю, здесь не обошлось и без Ольги Ивановны. – Он покачал головой. – Она руководитель комиссии, очень любит искусство, имеет благосклонность к молодым исполнителям. Особенно к тем, кто играет на фортепиано. Я полагаю, что за время моего отсутствия вы представили себя неизлечимо больным, которому для выздоровления срочно следует отбыть на родину. Разве не так? И в результате в списке появились некоторые имена, в том числе ваше, Мартина и Людвига. Прав я или не прав?
– Я не знаю, не уверен… Я был на приеме у Ольги Ивановны, рассказал о плохом самочувствии. Она меня прослушала. – Эрих замолчал. Он набирался мужества. Потом выдохнул: – В самом деле, со мной что-то происходит, герр инструктор. – Он закусил нижнюю губу, против воли на глазах у него появились слезы. – Настала такая апатия, знаете что… Не могу ее преодолеть. – Он не стал продолжать дальше.
– Что же, – невесело произнес инструктор, – возражать против решения комиссии я не имею права. Она вне нашего ведомства. Не хочу быть кляузником. Но я не хотел бы терять сразу трех своих ведущих сотрудников. Я только что прибыл из Германии, которую не видел больше пяти лет. Был в Берлине, в Потсдаме, во Франкфурте. Впечатление безрадостное. Кругом руины, мало осталось целых домов. Проблемы с продуктами, с водой, с работой. Еще не скоро возродится там театральная жизнь. – Он посмотрел Эриху прямо в глаза. – Не будет ли лучше, если вы добровольно на некоторое время останетесь в лагере? Мы создадим вам все условия… Конечно, здесь не санаторий, но здесь все же лучше, чем в Германии, поверьте. Здесь вас кормят, поят, здесь есть свет, есть библиотека, свой театр. Там ничего этого нет. Там надо заниматься разбором завалов. Нет воды, электричества. Я вас не пугаю, решайте сами.
Эриху нелегко дался ответ.
– Я благодарю вас за сделанное мне предложение, Виктор Николаевич. Но все же, несмотря на все трудности жизни в Германии, я хотел бы вернуться домой, в свой город. Я почти два года не был на родине. Ни писем, никаких вестей. Хочу увидеть близких мне людей, которые там живут. Меня просто тянет домой. Это тоска по родине, она разъедает, она доведет меня… Считайте, что по этой причине у меня заболело сердце. Я сплю и вижу дом, родных, театр, сцену. Немцы очень сентиментальны…
Он попытался по-русски передать свои слова благодарности за помощь и заботу, за все то, что сделал инструктор, чтобы вызвать к жизни искусство, за его советы и рекомендации и пообещал, что никогда не забудет такую трудную, но в то же время полезную работу в лагере. И выразил надежду на встречу, теперь уже в Германии.
– Смотрите, и русский язык у вас улучшается, постарались бы еще немного и заговорили бы бегло, а?
Эрих замотал головой.
– Извините, не могу. Я хочу домой. Я больше не выдержу, поймите. Словами передать это невозможно.
Улыбка на лице инструктора оставалась грустной.
– Я вас понимаю. Но мне очень жаль расставаться с вами, Эрих. Я успел привязаться к вам. Это не дружба, нет. Но, наверное, это взаимное уважение. Симпатия, которая могла бы перерасти в дружбу. А главное, мы поняли друг друга. Я был уверен, что после окончания войны мне снова дадут задание ехать в Германию. Но нет, меня оставляют в лагере, работать с немецким контингентом. И мне очень нужны помощники. Так что я вам очень признателен за беседы, которые мы вели на немецком языке. Многому я учился и у вас.
Инструктор поставил на стол бутылочку с водкой, сковородку с жареными грибами, банку шпрот, выложил папиросы. Они выпили, разговорились. Обещали поддерживать связь. Подошли Людвиг, Мартин. Виктор Николаевич пригласил их сесть за стол. Он порылся в своей сумке и вытащил из нее три новые светлые деревянные ложки и положил перед каждым.
– Это вам, – сказал он. – На память. Ложки я вырезал сам из липы. К вашему сведению, преимущество деревянной некрашеной ложки состоит в том, что она не скребет по железу, не обжигает, есть можно горячую пищу, такая ложка полностью передает вкусовые ощущения приготовленного блюда. Так что я желаю вам всем в дальнейшем приятного аппетита.
Эрих не выдержал и положил на стол свой замшевый сверток.
– Что это? – удивился инструктор.
– Разверните.
Тот развернул и чуть не ахнул. В руке блеснуло стальное лезвие.
– Это же финка, нож советского разведчика. И тут надпись «Смерть фашистам!» Откуда он у вас? – Инструктор с недоумением посмотрел на Эриха.
– Достался в качестве трофея. После одной войсковой операции. Не волнуйтесь, на нем русской крови нет. Я его прятал, хотел привезти домой. Экзотика. Но теперь, думаю, такой сувенир мне не нужен. А вам он будет полезнее. Война кончилась. Теперь это ваш трофей. Я мечтаю заняться мирным делом. Этим ножом вы будете вырезать деревянные ложки и вспоминать Эриха фон Риделя и его камрадов.
28. Зачем мы воевали?
Колеса громко постукивали на стыках. Товарный состав двигался на Запад медленно, очень медленно. Скорость достигала порой двадцати-тридцати километров в час.
