Сбежавший из вермахта - Михаил Николаевич Кубеев
Сквозь открытую вагонную дверь дул холодный ноябрьский ветер. Эрих смотрел на проплывавшие мимо разрушенные вокзальные здания, видел пустынные площади, разбитые автомобили. Иногда рядом с поездом двигалась колонна русских грузовиков с сидящими в них русскими солдатами. Они были вооружены. Тогда он закрывал дверь. Кто их знает, этих победителей? Чувство мести у многих было еще очень сильным. Через некоторое время он снова распахивал вагонную дверь. Хотелось подышать свежим воздухом, посмотреть на окружающее.
На одном разъезде рабочие занимались ремонтом рельсов. Внезапно один из них схватил камень и запустил в вагон.
– Фашисты, фашисты! – донеслось следом.
Эрих не успел нагнуться, камень зацепил кожу головы возле уха.
«Ну, вот и мне досталось, – с досадой подумал он. – По больному месту второй раз. Я-то думал, что война уже закончилась…»
Он достал платок, приложил к ссадине.
Поезд осторожно двигался по мосту через Буг. На путевом разъезде он остановился. Требовалось заправиться водой. На параллельных путях стоял пассажирский состав. Это был чистенький, словно помытый санитарный поезд. На вагонах белые круги с красным крестом посредине. Молоденькие и хорошенькие девушки в черно-белых одеждах сестер милосердия, выскочили на перрон, улыбались, громко переговаривались. Кажется, по-французски. Они раздавали продукты и сладости набежавшим местным полякам. Из товарного состава напротив на землю соскочили несколько военнопленных немцев. Они с удивлением смотрели на происходящее. Спрыгнувший из спального вагона офицер во французской военной форме внимательно смотрел на немцев. Внезапно лицо у него исказилось. «О, ciel, c’est Allemand? Boche!»[11] Больше он ничего не произнес, повернулся спиной, махнул рукой, приказал всем сестрам вернуться в вагон и дал сигнал к отправке. Медсестры прильнули к окнам. Лица у них были испуганные. Они рассматривали стоявших на перроне немецких военнопленных и беззвучно переговаривались.
Эрих вспомнил слова отца, которые тот сказал ему при расставании: «Эта не та война, которой можно гордиться. Мы ничего не защищаем, мы завоеватели, поработители. Мы отбираем у людей их собственность. Это военный грабеж. Вся Европа готовится выступить против нас. Вся Европа! И наступит час расплаты. Вот тогда и спросят, с кем был ты, немецкий солдат, с теми, кто развязал войну, или с теми, кто понял ее пагубность и захотел прекратить».
Локомотив пыхтел, тянул состав из последних сил и остановился. Вышедшие советские офицеры сопровождения сказали, что у некоторых вагонов перегрелись буксы, придется их поменять. А это долгая история, остановка может затянуться на целый день. Всем разрешили выйти из вагонов, прогуляться. Эрих открыл свой самодельный деревянный чемодан, осмотрел бедные пожитки. Прихваченные русские сувениры: шапка-ушанка, варежки, белая липовая ложка от инструктора…
Локомотив неожиданно набрал скорость. С каждым километром Германия становилась все ближе. Эрих забрался на верхние нары и прильнул к единственному окну. Они проезжали места, которые он знал со времен своей юности. Теперь на станциях мелькали чужие названия, на перронах звучали русские голоса, и разговоры в вагоне делались все приглушеннее, все больше озабоченности появлялось на лицах. Что ждет их впереди, какое у всех будущее? Найдет ли кто свой дом? Цел ли он? А если цел, кто в нем живет?
Эрих смотрел на знакомый и местами незнакомый ландшафт, вспоминал те местечки, куда вместе со сверстниками бегал после школьных уроков. Они стаскивали в воду лодки, садились в них и начинали морской бой, брызгали, топили друг друга.
– Эй, камрад, не спи, – дернул его за плечо Мартин. – Мы тут глотки дерем, спорим, кто куда отправится, а он, видите ли, улегся наверху и наслаждается видом из окна! Давай, спускайся. Я отправлюсь в Баварию, в славный город мейстерзингеров Нюрнберг. Говорят, он почти не пострадал от бомбежек. Там у меня старшая сестра. И если там все в порядке, то останусь у нее, отдохну от лагерной жизни, порадуюсь свободе. А ты куда хочешь? В Берлин или в свой Франкфурт?
– Скорее всего, сойду во Франкфурте. Мои родители ничего не знают обо мне.
– А о Берлине ты не думаешь? О театре?
– Не смеши, Мартин. Какой театр… В Берлине ни одного целого дома не осталось, одни развалины, толпы голодных. В Баварии гораздо лучше. Там можно найти какие-то продукты. Поезжай туда. Бог даст, найдешь работу.
Стало смеркаться. В этот момент заскрипели тормоза, поезд заметно снизил ход. Силуэт своего города Эрих узнал бы и в темноте. На фоне темневшего неба кое-где торчали острые шпили кирх и монастырей. Это была центральная площадь. Но поезд тянул дальше. И Франкфурт, любимый город детства и юности остался в стороне. Через час они прибыли на сборный пункт, в котором должна была состояться официальная часть увольнения из лагеря военнопленных. Они спрыгнули на железнодорожную насыпь, построились и направились к полуразрушенному зданию какого-то заводского цеха. Там каждому выдали пакет с продуктами: хлеб, рыбные консервы, несколько кусков сахару, соль, пачка сигарет. В кармане Эриха находился документ, написанный по-русски и по-немецки, удостоверявший его личность. Этим заканчивался плен. Все, свобода.
Молодые люди прощались друг с другом. Жали руки. Обнимались. Они отправлялись в знакомые и незнакомые места, где их ждала сложная, новая, не очень понятная жизнь. Договорившись поддерживать друг с другом связь, они расстались.
Настал долгожданный час. Эрих свободен. Два года не был он дома. Ровно два года… И столько перемен. Вернулся в другую Германию, в которой нет нацистов, нет Гитлера, нет идеологии. Теперь он волен делать, что хочет. Но что делать? И как жить?
Сколько идти ему пешком? Пять, десять километров? А какая, собственно, разница. Он идет к себе домой, идет в город, в котором родился, вырос, где начиналась его театральная карьера. Деревянный самодельный чемодан в руку – и вперед по железнодорожным шпалам к вокзалу, с которого уезжал в Берлин, Потсдам, Дрезден, Дюссельдорф.
Через три часа он увидел то, о чем мечтал, что видел во сне, к чему так стремился все это время. Увидел и остолбенел. Вокзала как такового больше не существовало. Ни главного здания с часами, ни платформ, откуда отправлялись поезда. Только обвалившиеся кирпичные стены и груды камней. Стекло хрустело под ногами. Не было больше узких фахверковских домов, ярмарочных залов со стеклянными крышами…
Он прошел несколько улиц
