Сбежавший из вермахта - Михаил Николаевич Кубеев
От топания пешком болели ноги. От тяжести чемодана ныли руки. Он устал, сел на чемодан. Утро было в разгаре. Раньше в это время молочники вывозили свои тележки. Громыхали по булыжникам, расставляли бидончики у дверей, следом громыхали тележки зеленщиков со свежими овощами. Из окон кондитеров пахло свежим печеньем с корицей и имбирем. А что теперь?
Такой встречи он не ожидал. Куда делся прусский Франкфурт, где следы германского владычества? Никаких следов…
Минут через десять он двинулся снова. Теперь шагал вдоль реки. Набережной не было, дорога в выбоинах, в воронках, деревья сожжены.
С каждой минутой его шаг замедлялся. Он еле двигался. Устал. Проходил мимо искривленных фонарных столбов, мимо поваленной решетки ограждений, мимо разбитых лодок. Боже, неужели не осталось ничего живого на этом каменном унылом пустыре? Вот появилась наконец булыжная мостовая, вдоль нее росли липы. Это были живые деревья, но какие-то понурые, молчаливые.
Вот и целые дома. Похоже, в них живут. Стали попадаться прохожие. Одни женщины. Усталые измученные лица. Несут узелочки. Но они не смотрели на Эриха.
Окраину не так затронуло. И сердце защемило, когда впереди он увидел знакомый серый трехэтажный вытянувшийся корпус. Это какое-то чудо, его, кажется, не зацепило…
Эрих остановился. Протер глаза, нет, это не галлюцинация, дом не исчез, он был цел и невредим. Сердце готово было выскочить из груди. Теперь главное – спокойствие. Еще немного терпения, еще чуть-чуть. Он снова сел на чемодан, постарался наладить дыхание. Давно не испытывал такие физические нагрузки. Отдохнул, поднял потяжелевший чемодан и буквально потащился к своему дому. Постоял у подъезда, посмотрел наверх и удивился: окно было чуть приоткрыто. И сквозь него на улицу доносились знакомые негромкие звуки инструмента. Кто-то играл на отцовском рояле.
Снова началось сердцебиение. Исполнялась одна из прелюдий Шопена! Поляк Шопен теперь не запрещен, его можно играть, можно свободно говорить и о театральной системе Станиславского! И вдруг, он не поверил своим ушам: зазвучала русская песня. Ему не раз приходилось слушать ее в России, она называлась женским именем «Катюша». Эта песня, кажется, о девушке, которая непонятно зачем выходила на берег какой-то реки.
Замок в двери не работал, звонки не действовали. Тихо, боясь потревожить излишним шумом соседей, Эрих поднимался со ступеньки на ступеньку. Остановился на третьей лестничной площадке. Поставил на пол чемодан. Перевел дух, вытер пот, размышлял. Потом осторожно нажал на ручку двери. Она была открыта. Странно. Он вошел. Звуки фортепиано стали отчетливей, кто-то незнакомым голосом подпевал. Русский? Чужой человек, кто он? Эрих сделал несколько шагов. Дверь в гостиную была открыта. За роялем, сгорбившись, совершенно седой, склонился отец, рядом с ним стоял русский офицер. Он не спускал взгляд с бегавших по клавишам старческих пальцев и подпевал. В углу был прислонен автомат, на столе фуражка с красной звездой, на столике какие-то закуски.
Эрих застыл в проеме двери, почти не дышал. Но офицер почувствовал, что в комнате появился чужой, рванулся в угол, схватил автомат и моментально наставил его на вошедшего.
– Руки вверх! – прозвучала знакомая команда.
Эрих поднял обе руки. Отец обернулся, вскочил и бросился к офицеру.
– Не стреляйте, – выкрикнул он. – Это мой сын, это Эрих!
Офицер недоверчиво смотрел на Эриха, потом перевел взгляд на его отца и опустил автомат.
– Откуда вы?
– Прибыл из лагеря немецких военнопленных в Красногорске, под Москвой, там был создан комитет «Свободная Германия». Нас первых отпустили налаживать в стране мирную жизнь, – на ломаном русском языке Эрих произнес заранее приготовленную фразу.
– Документ есть?
– Вот, пожалуйста, – он вытащил свою бумагу.
Офицер внимательно изучил протянутый ему лист бумаги.
– Документ гут, – произнес офицер и улыбнулся. – Вы из плена, немецкий комитет «Свободная Германия», – на смеси русских и немецких слов продолжил он. – Я слышал о нем. Заходите в нашу комендатуру, спросите майора Дропкина. Поговорим с вами. Нам нужны подготовленные люди. Работа у нас есть. Не обещаю особых льгот, но на продукты первой необходимости хватит. Я дома учился играть на скрипке, немного на фортепиано. – Он похлопал Эриха по плечу. – Приходите, камрад, поговорим. До свидания, маэстро, – он протянул руку отцу. – До встречи, младший герр Ридель, – кивнул он Эриху, еще раз улыбнулся обоим и вышел за дверь.
Объятия длились долго. И молчание длилось долго. Трудно было произнести первое слово. Эрих рискнул задать вертевшийся на языке вопрос, а где мать?
– Не волнуйся, не волнуйся, с ней все в порядке. – Отец вытер глаза. – Она уехала в Гамбург, к Гудрун. Гудрун надо помочь, у нее мальчик, ему уже два года, назвали Михаэль. Мать через неделю вернется. Хочет привезти их с собой. Значит, скоро мы все соберемся вместе. Как я рад видеть тебя, мой дорогой Эрих! Вот видишь, ты вернулся. Ты живой, здоровый. Ты послушался своего отца. Мы давно проиграли эту войну, еще до того, как она началась. – Он тяжело вздохнул и устало опустился на стул. – Теперь всех немцев ждет участь покаяния. Без этого в Европе не будет нам житья. Мы будем просить прощение за свое поклонение нацизму. За выбор воинствующего фюрера, за Великую Германию…
Они перебрались за стол, отец налил в рюмки, Эрих порезал русского хлеба, сала.
– Откуда этот русский офицер?
– Его часть расположена у нас в районе аэродрома. Он проходил как-то по улице и услышал, что я играл на рояле. Поднялся ко мне. Его зовут майор Дропкин. Он, как мне кажется, еврей. Говорил, что до войны учился игре на скрипке, учил немецкий. В его задачу входит налаживать отношения с немецким населением, искать подходящих людей…
Они помолчали. Эрих поинтересовался у отца, как все остальные, как поживает тетя Хелен, дядя Отто?
Отец помолчал, вздохнул, потом посмотрел ему в глаза.
– Эрих, скажу правду. – Он нервно, как от озноба, потер свои плечи. – Несчастье не обошло нашу семью. Год назад Хелен попала под бомбежку, ее ранило, отправили в больницу… Она там скончалась, не было лекарств. Наш Отто, наш храбрый фэйнрих, – отец перевел дыхание, потом продолжил: – Отто стал совершенным инвалидом, у него отказывали ноги, он еле двигался.
