Беглая княжна Мышецкая - Владимир Иванович Буртовой
– Ну что ты, Филиппок! И я очень рада, что мы сызнова вместе… Из Москвы я поеду в свое поместье, а ты, как в отставку выйдешь, приезжай жить ко мне… В родных местах и умирать легче, не то что на горькой чужбине.
Филипп ответил со скорбной улыбкой, в глазах промелькнула нескрываемая грусть, сказал негромко:
– Это медведю зима за одну ночь, потому и время бежит быстро, а до моей отставки, княжна Луша, еще ох как не скоро… Голова поседеет и зубы выпадут…
– Вот и приезжай на молочную лапшу да на моченки. А будет так, что обзаведешься семьей, детишками, то вместе, скопом, и приезжайте. Уговорились, Филиппок?
– Благодарствую за приглашение, княжна Луша. Загодя не обещаю, сама знаешь, время теперь смутное, и все мы под Господом ходим… А вот и деревня, где князь Юрий Никитич свой походный лагерь разбил. Добрались, слава тебе, Господи!
Тучный телом князь Юрий Никитич, шаркая об пол тяжелыми ногами, встретил княжну Мышецкую приветливо, повелел наскоро накрыть стол к ужину, благо и сам еще не трапезничал, угощал гостью и сам угощался, не сдерживая своего аппетита. За ужином расспрашивал княжну о ее житье после исчезновения из Московского монастыря, добавил при этом, что многие сочли ее как беглую монашку, будто самовольно решившую оставить Божью обитель. А от патриарха даже был учинен великий сыск, да никаких следов нигде не было обнаружено – будто в воду канула молодая монашка Маланья, до пострига княжна Лукерья Мышецкая.
– Думаю, князь Юрий Никитич, – заверила Борятинского княжна, – житье мое в Москве, в Вознесенском монастыре, было привлекательнее, нежели у тезика Али в каменном пристрое, где он содержал меня под присмотром своих слуг, не дозволяя и шагу ступить на улицу без своего личного сопровождения и при парандже противной, глядя из которой через волосяное оконце чувствуешь себя, словно муха, влетевшая в липкую паутину. Бр-р, скверно даже вспомнить!
– Так, стало быть, в монастырь на Боровицком холме воротишься? – полюбопытствовал князь Юрий Никитич, прищуривая круглые серые глаза, которые словно бы и не мигали никогда.
– Нет, князь Юрий Никитич, буду хлопотать перед государем Алексеем Михайловичем, чтобы расстригли меня.
– Отчего же? Ведь такова была воля твоих опекунш, тетушек…
– Их, а не моя воля, князь Юрий Никитич! А ныне мне никакие опекуны более не нужны, сама кого хочешь могу опекать! – несколько резко прервала князя Борятинского княжна Лукерья. – Отчего же, овдовев, тетушки сами не заперлись в темные кельи? Так нешто мой удел за них одной Господу день и ночь молиться? Поскольку за минувшие годы неволи я не имела возможности ни молиться перед святыми образами, ни соблюдать устав монастырский и обряды христианские, то и возвращаться мне, многогрешной, в монастырь не подобает… – И, чтобы смягчить суровость своих высказываний, с хитрецой глянув в лицо оторопевшего князя, добавила: – Вот с годами, овдовев, может статься, и укроюсь от мирской суеты в Божью обитель. А до той поры хочется мне, князь Юрий Никитич, вкусить радость жизни, победокурить и нагрешить по своей, а не по чужой воле, чтобы было что в келье замаливать!
Князь Борятинский прыснул в волосатый кулак, озорно подмигнул серым глазом, погрозил княжне пальцем и игриво спросил:
– Да уж, думаю, и без того погрешила вдоволь, покудова носилась по Волге пообок с оторвиголовами, ась? С нами, мужиками, водиться, что в крапиву садиться, – всенепременно ошпаришься! Не так ли, плутовка молодехонькая?
Лицо княжны Лукерьи построжало, она ответила твердо, но и с уважением к сединам старшего по возрасту:
– Нет, князь Юрий Никитич, блудом не грешна. Были желающие, да я зарок перед иконой Божьей Матери дала – только супруг коснется моего тела, и для острастки похотливым кобелям я вот без этого оружия – кинжала и двух пистолей – из дома не выходила.
– Похвально, похвально, – отозвался князь Юрий Никитич, руками перед собой помахал, как бы отказываясь от прежде указанных в шутку слов. Помолчал недолго, пухлыми ладонями о столешницу прихлопнул. – Теперь в ночь отведут вас на постой в одну из хатенок в деревне. Рано утром учиним крепкую баталию, а как Бог даст силушки побить вора Ромашку, так в другой же день и на Москву отпущу с пристойной охраной при своем гонце к государю.
Князь Юрий Никитич грузно поднялся, вышел из-за стола и обратился лицом к походному иконостасу, перед которым горела позлащенная лампадка, пробасил, словно дьякон в храме, молитву:
– Благодарим тя, Христе Боже наш, яко насытил еси нас земных Твоих благ. Не лиши нас и небесного Твоего царствия, но яко посреди учеников Твоих пришел еси, Спасе, мир давай им, прииди к нам и спаси нас.
– Аминь! – вслед за князем прошептала княжна Лукерья, поблагодарила за угощение, в прихожей взяла свое оружие, повязала пояс и сунула за него пистоли и кинжал, вышла на шаткое деревянное крылечко дома, в котором до смуты жил сельский староста, а теперь неведомо где бегающий, спасаясь от своих же односельцев.
– Проведи во-он к тому домишку, у двух берез близ околицы, – распорядился князь Юрий Никитич одному из караульных. В ответ на легкий поклон молодой княжны перекрестил ее, по-отечески поцеловал в лоб влажными губами, сказал строго:
– Отдыхай и из дому не выходи, покудова баталия с ворами не закончится и войско не воротится в деревню. Тогда и покличу.
Княжна Лукерья села в возок, где ее терпеливо дожидалась Дуняша, и приказала возчику:
– Езжай, Алешка, тихо вслед за стрельцом к дому, где нам отведено место для постоя.
* * *
Избушка оказалась столь крохотной, что кроме как на полу у побеленной известью печки и постелить не нашлось места. На лавке спали три крохотных девчушки, их мать улеглась, было, с бабкой на печке, где вместо перины лежали потертые суконные подстилки. Женщина с полным приветливым лицом хотела согнать на пол детишек, чтобы на лавке легли негаданные гости, но княжна Лукерья решительно воспротивилась этому, сказав тихонько, чтобы не разбудить посапывающих девчушек:
– Пусть спят, набегались за день. На полу зябко им будет от двери, могут застудить себя, а мы привычные, поспим и здесь. Алешка, помоги Дуняше внести мой сундучок, да и сам где ни то поищи себе место вздремнуть.
– Я в возке прилягу, – беззаботно отозвался услужливый возница. – Оно, конечно, одному будет свежо на ветру, вот если бы Дуняша согласилась со мной одним рядном укрыться.
