Умирающие и воскресающие боги - Евгений Викторович Старшов
Смерть священного быка «восстанавливается» по изображениям на позднеминойских и микенских печатях, на которых «акробат» сворачивает быку голову. Несомненно, что тушу быка потом поедали в заключение празднества, приобщаясь, таким образом, плоти и крови божества. Ю. Андреев, ссылаясь на описанный Фирмиком обычай критян (цитата приведена нами ранее) и архиверно припоминая миф о Загрее, полагает, что финал тавромахии может быть именно таким, совсем уж кошмарным – а именно: масса зрителей раздирала живого быка и пожирала своего бога заживо. Предназначалась эта жертва, разумеется, Великой богине, причем допускают, что «акробатки» (а то и жрицы!) в легких передничках и сапожках – это завуалированное присутствие и участие в действе самой богини.
Тавромахия. Фреска. Крит
Ю. Андреев подчеркивает: «В мифе о Дионисе-Загрее в роли главной подстрекательницы убийц божественного отрока выступает ревнивая Гера, супруга отца юноши Зевса. Чтобы успешнее справиться со своей задачей, она сама превращается в корову и своим грозным мычанием побуждает титанов, затеявших это недоброе дело, к решительным действиям (Nonn. Dion. VI, 200–202). Гера явно подменяет здесь другую, гораздо более древнюю богиню, считавшуюся матерью, супругой и в то же время погубительницей бога-быка, хотя контаминация этих двух божеств могла произойти задолго до появления поэмы Нонна. Как известно, уже Гомер называл строптивую супругу Зевса “волоокой”, а занимающий столь важное место в ее мифической “биографии” эпизод преследования обращенной в телку несчастной красавицы Ио явно перекликается с мифом о гибели Загрея, несмотря на более благополучную развязку».
Последнее, о чем еще осталось поговорить в связи с Дионисом как богом воскрешения, – это, как ни странно, театр. Все на самом деле просто: речь идет о душевном воскрешении человека, его обновлении и очищении через катарсис (κάθαρση, который так и переводится – «очищение»). А последний достигается через созерцание трагедий, теоретическую основу для чего подводит Аристотель: «Трагедия есть воспроизведение действия серьезного и законченного, имеющего определенный объем, речью украшенной, различными ее видами отдельно в различных частях, – воспроизведение действием, а не рассказом, совершающее посредством сострадания и страха очищение подобных чувств» («Поэтика», VI). Ну, или как говорил Крутицкий в пьесе А.Н. Островского: «Никакой поэзии нет, никаких благородных чувств. Я думаю, это оттого, что на театре трагедий не дают. Возобновить бы Озерова, вот молодежь-то бы и набиралась этих деликатных тонких чувств. Да чаще давать трагедии, через день. Ну и Сумарокова тоже… Вот оттого в нас и рыцарство было, и честность, а теперь одни деньги». А «трагедия» (τραγωδία), в переводе с греческого, есть не что иное, как «песнь козлов» (τράγος – «козел») – т. е. спутников Диониса, козлоногих сатиров. Так мы и пришли к тому, что трагедия в понимании древних – это отнюдь не только и не столько сценическое действо, изображающее некий рассказ, сколько религиозный акт, своего рода богослужение Дионису. Недаром в древних театрах всегда ставился ему жертвенник (кое-где он сохранился доныне, например, в театре Галикарнаса), на котором перед постановками Дионису возлагались жертвы. Во время представления вокруг него двигался хор, а его руководитель (корифей) стоял на его ступенях. В памфилийском городе Сида (ныне Сидэ в Турции) храм Диониса стоял прямо у театра, сохранились его руины.
Диодор Сицилийский объясняет эту связь: «Диониса сопровождали также сатиры, доставлявшие богу много радости и удовольствия своими танцами и песнями. Вообще же Музы доставляют наслаждение, используя блага искусства, а сатиры – своими вызывающими смех повадками, и все это делает жизнь Диониса счастливой и приятной. Дионис стал также изобретателем священных лицедейских состязаний, учредил театры и создал систему мусических представлений, а кроме того благодаря ему появились люди, свободные от общественных повинностей, а также занимающиеся определенным родом мусического искусства в военных походах. Впоследствии были созданы мусические сообщества умельцев, причастных к искусствам, связанных с Дионисом, причем посвятивших себя такого рода деятельности Дионис освободил от налогов» («Историческая библиотека», IV, 5, 3–4).
Кстати говоря, великий Эсхил (525–456 гг. до н. э.) успешно дионисийствовал вовсю – метафорически, создавая жуткие трагедии для очищения душ, и физически, ибо известно, что он любил творить, выпив вина. Так, бывало, разойдется, что женщины в театре падали в обморок и выкидывали младенцев из чрева! Вот как он описывал эриний – божеств мщения:
Изображение театральной маски. Музей Анталии. Турция
Чудовищный, ужасный сонм
Каких-то женщин дремлет на скамьях. Нет, нет!
Не женщин, а горгон. О нет, горгонами
Их тоже не назвать. Не то обличие.
Пришлось, я помню, гарпий на картине мне
Однажды видеть: пищу у Финея рвут;
С крылами те. А эти, хоть бескрылые, —
Страшней, черней. Храпят. Дыханье смрадное,
А из очей поганая сочится слизь.
Наряд на них такой, что в нем ни в божий храм
Являться не пристало, ни в жилье людей.
(«Эвмениды», 46–56)
Эсхил ведь вообще был близок к дионисийскому орфизму; принято считать, что этот великий трагик был посвящен в Элевсинские мистерии, поэтому тщательный анализ как полностью сохранившихся его творений, так и фрагментов утраченных, может дать весьма много интересного по теме тайных учений, посвящений, мистерий и т. д., подлинного материала по которой микроскопически мало. В «Гелиадах» он писал: «Зевс есть эфир, и небо – Зевс, и Зевс – земля. Зевс – все на свете». Он явно постигал за многообразием форм и имен идею единого бога, так что имена для него были вещью чисто условной. Вот что он пишет в своем «Агамемноне»:
Кто бы ни был ты, великий бог,
Если по сердцу тебе
Имя Зевса, «Зевс» зовись.
(«Агамемнон», 170–172)
Или вот дионисийский мотив о силе страдания – вполне ницшеанский, недаром немецкий философ особенно ценил Эсхила и Софокла:
