Кэрри Гринберг - Длинная серебряная ложка. Приключения британцев в Трансильвании
– Да подключи ты наконец мозги, или мужицкую смекалку, или что там есть у твоего сословия! Ты смотришь в лицо смерти – и отказываешься от вечной жизни?! Любой на твоем месте захотел бы жить, любой!
– А тебе так хочется в это верить, да? – все еще жмурясь, проговорила девушка.
– Выбирай!
– Да уж точно не твое бессмертие.
– Не-бессмертие – какой очаровательный эвфемизм! Значит, смерть. Повторяй за мной – я выбираю смерть.
– Я выбираю смерть, – послушно повторила Эвике.
Глаза ее распахнулись, словно у самых ее ног разверзлась пропасть, из которой вырывались языки пламени. Похоже, она только сейчас осознала весь ужас своего положения. Она еще раз пошевелила губами, проговаривая слово «смерть», примеряя его на себя.
Изабель, наблюдавшая за этой сценой с видом театралки, снявшей на вечер лучшую ложу, потерла ручки. Уолтер дернулся, но не смог сдвинуться ни на дюйм.
– Только…
– Что?
– Ты можешь убить меня красиво? – попросила Эвике. – Чтобы мне показалось, будто я великосветская дама, которую целует в шею любовник, а не девка, которую затащили в кусты. Тогда мне не будет так паскудно. Сделаешь?
Вампир кивнул.
– Последнее желание женщины для меня закон.
– Еще я хочу, чтобы эта отвернулась.
– Виктор, я ей не подчиняюсь, – вскинулась Изабель.
– Зато мне подчинишься. Отвернись.
И вампирша прошествовала к окну, походя, пиная обломки мебели.
– А вот наш английский друг пусть посмотрит.
– Да, – согласилась Эвике, – пусть внимательно посмотрит.
– Ты готова, дорогая?
– Приди ко мне, Виктор.
Он ласково обвил ее плечи левой рукой, правой же погладил жертву по лбу, покрытому испариной, провел пальцами по ее щеке, спускаясь все ниже и вместе с тем склоняя ее голову набок. Она застыла, опустив очи долу, прикрывая рукою грудь, как мраморная купальщица, да, как статуя в ледяных каплях росы. Даже лицо ее окаменело, сделалось мрачно-торжественным. Хорошо, что она не улыбалась, потому что тогда на ее щеках появлялись ямочки. Их он заметил при первой встрече. И если закрыть глаза, чтобы не видеть ее вульгарных веснушек, и вслепую исследовать топографию ее лица – покатые склоны скул, бархатистую кожу щек, те самые ямочки, в которых отдохнули бы его усталые пальцы – в памяти проступал другой образ. Нельзя этого допустить.
Осторожно взяв ее за запястье, Виктор отвел в сторону ее руку и притянул девушку к себе. Шея ее вытянулась и напряглась, под кожей пульсировала кровь, отзываясь на каждое его прикосновение. Виктор поцеловал ее в лоб, как покойницу, но не удержался и скользнул губами по ее губам.
– Прощай, Эвике. Я буду скучать по тебе, – шепнул он, касаясь ее кожи кончиками клыков, но, не решаясь ее пронзить.
– А я по тебе не буду! – прошипела девушка.
Изогнувшись, она вцепилась зубами в его шею.
* * *Берта Штайнберг вскочила в постели, разбуженная страшным сном. Прикоснулась к шее и тут же облегченно вздохнула – какой только бред не примерещится! А тот факт, что она еще могла шевелить руками, означал, что девушка пока что у себя в каморке, а не в каком-нибудь подземелье, закованная в кандалы.
С одной стороны, это обстоятельство ее приободрило, с другой, ожидание становилось поистине нестерпимым. Ведь не может же он не знать, где она находится? На это Берта и рассчитывала. Виктору нет дела до ее семьи. Ну, отвесит он отцу пару оплеух за то, что тот плохо следил за дочерью, а потом направится прямиком к ней самой. От него нет спасения. Их связали узы древние, как сам мир.
В тот вечер на службу она не торопилась, уже не рассчитывая увидеть свою протеже. После таких рекомендаций, Мейер должен был спозаранку умчать Маванви-Кармиллу в новую жизнь. Сейчас она, верно, попивает шампанское на литературном журфиксе. Но, как оказалось, дела шли далеко не так гладко.
У подъезда Св. Кунигунды сиделка увидела новенькую карету, запряженную двумя лошадями. Нельзя сказать, что шикарная карета была здесь в диковинку. Племянники, упекшие сюда богатую тетушку, приезжали справиться о ее здоровье. Муж навещал истеричку-жену, пока его новая пассия вертелась в экипаже, прихорашиваясь перед зеркальцем. Но сердце Берты все равно екнуло. А когда кучер и лакей перебросились парой английских слов, она взлетела по лестнице, перемахнув через десяток ступеней, и в дверях столкнулась с критиком. Очки его сползли на кончик носа, в руках он держал свою шляпу и методично ее колотил, но тумаки предназначались кому-то другому.
– Карл Мейер? – выдохнула Берта.
Он уставился на сиделку, силясь припомнить, где и, главное, при каких обстоятельствах они могли познакомиться. Мало ли чего можно ожидать от таких напористых девиц. О вчерашней встрече он ничего не помнил. Уходя, Берта стерла обоим друзьям память.
– Ваш покорнейший слуга, фройляйн, но откуда вы меня знаете?
– Вы известный критик, – пожала плечами Берта, а Мейер важно выпятил грудь, вовремя поймав очки, которые чуть не соскользнули с его носа. – Вы виделись с Маванви Грин?
– Да, именно так. Из достоверных источников я узнал о таланте фройляйн Грин и пришел побеседовать с ней лично. Ах, она гениальная писательница! Ее книга поможет человечеству вырваться их тенет реализма…
– … и здравого смысла, – пробормотала сиделка. – Значит, вы ее забираете?
– Увы, все не так-то просто, – помрачнел критик. – Для ее выписки требуется разрешение опекуна. Известно ли вам, что ее дядя английский посол? Доктор Ратманн дал ему знать, и они с женой примчались в больницу.
– И что же? – Берта дрожала от нетерпения.
– Полдня я их уламывал, а они ни в какую. Мол, племянница-писательница опорочит их доброе имя. Но ничего, у меня есть знакомства…
– И у меня тоже! Мое главное знакомство – это я сама. Ждите здесь и не вздумайте улизнуть, – скомандовала вампирша, отодвигая его с дороги.
Первым делом Берта ринулась в гостиную для посетителей и еще издали увидела Ратманна, который, стоя у приоткрытой двери, что-то доказывал незнакомому господину.
С той ночи она избегала доктора. Несколько раз они пересекались в вестибюле, и он неизменно провожал ее тоскливым взглядом. Вот и сейчас Ратманн наморщил лоб, силясь что-то вспомнить, но это было так же бесполезно, как разбирать письмена на песке, после того, как по нему прошлась морская волна. Видны были размытые контуры, но смысл ускользал.
Так он мучился уже третий день. Как следует попировав-повеселившись с пациентками, доктор Ратманн подсчитал и прослезился. Подсчитал он время между уходом из больницы и пробуждением в объятиях фройляйн Лайд. Минуло не менее двух часов, но в памяти отложилось от силы минут двадцать. Вот он расспрашивает прохожих, подбегает к девушке, окруженной бандитами, кричит на них… и пробуждается в другом квартале. По словам фройляйн Лайд, в промежутке налетчик успел его пырнуть… судя по всему, двузубой вилкой, потому что шее остались два надреза. И почему он ничего, ну ничегошеньки не помнит? С немой просьбой посмотрел он на сиделку, умоляя разрешить его сомнения, но та полностью его проигнорировала. Ее интересовал только посетитель.
