Футляр для музыканта - Михель Гавен
По представлениям Гленна, она совсем не принадлежала к тому типу женщин, который так превозносили пропагандисты Третьего рейха. Скорее она была похожа на француженку и даже американку – тонкая, стройная, с копной темно-каштановых волос, связанных в узел на затылке, и с красивыми, зеленоватыми глазами, которые смотрели на Гленна с заботой и сочувствием.
Она осматривала его рану, давала указания медсестре. С Гленном она не разговаривала ни разу. И медсестра тоже молчала, только скрупулезно выполняла свою работу. Но почему-то у Гленна сложилось впечатление, что, если он пожелает заговорить с доктором, она не удивится и ему даже не придется вспоминать немецкий, она ответит ему по-английски. И он вполне допускал, что она намеренно хранит молчание и ждет, что он заговорит первым, так как не хочет, чтобы от волнения его состояние ухудшилось.
На подоконнике за окном послышался стук – две резвые синички, перепрыгивая одна другую, проскакали по покрытому инеем железу, одна из них несколько раз ударила клювом в окно. Затем они дружно перескочили на запорошенную снегом елку, на нижней ветке которой болталась сделанная из картона кормушка.
За дверью послышались шаги – в палату снова вошла доктор. Чуть приподняв голову, Гленн взглянул на нее, затем снова опустил голову на подушку. Доктор подошла к его постели. Достав из кармана халата очки в тонкой оправе, надела их, пробежала взглядом отчет о проведенных утром процедурах, затем сняла очки, ее зеленые глаза, окруженные едва заметными мелкими морщинками, взглянули на него. Он не стал делать вид, что спит или не замечает ее взгляда.
– Я в немецком госпитале? – спросил по-английски. – Как я сюда попал? Я ничего не помню, – признался тихо.
– Да, вы в немецком госпитале, более того, вы в Берлине, – ответила она спокойно и, взяв его запястье, замолчала на мгновение, слушая пульс.
– В Берлине? – изумился он и даже сделал попытку приподняться на локте.
– Нет, нет, лежите. – Она прикоснулась пальцами к его плечу, заставляя снова принять прежнее положение. – Я понимаю ваши чувства. – Она присела на стул рядом с кроватью. – Вы предполагали оказаться в Париже, а оказались в Берлине, тут есть от чего заволноваться, – ее тонкие бледные губы слегка дрогнули, она улыбнулась.
– Но как это случилось? – спросил он и недоуменно пожал плечами. – Последнее, что я помню, – это широкая серая гладь воды внизу, мы падали с огромной скоростью, потом удар – и все. Это случилось над Ла-Маншем. Мы должны были упасть в воду. Кто-либо выжил кроме меня?
– Мне это неизвестно, – темные брови немки слегка приподнялись в удивлении. – Вас нашли не в воде, вас нашли на берегу. Вода в это время холодная, и если бы вы провели все это время в воде, вы бы не выжили, – сообщила она и тут же добавила, заметив, что в его глазах мелькнули недоверие и страх: – Вам повезло, вместе с обломком самолета вы зацепились за разбитую баржу, которую прибило к берегу. Ваше тело находилось над водой, а не в воде, поэтому вы остались в живых.
– Сколько же я находился в воде?
– Не думаю, что очень долго. Вам повезло, что мы вас довольно быстро обнаружили. Температура воды в Ла-Манше в декабре не более плюс пяти градусов. При такой температуре человек может выдержать в лучшем случае полчаса. Резкое охлаждение приводит к перебоям дыхания и нарушению кровообращения. В результате сердце останавливается и наступает смерть. Судя по вашему состоянию, в самой воде вы находились минут семь – десять, не больше, пока вас несло течение к берегу, а затем выбросило на обломок баржи, который уже благополучно доставил вас к нам в руки. Мы сразу оказали вам помощь, растерли спиртом, но и сегодня я не могу назвать ваше положение устойчивым и безопасным для здоровья, – она сделала паузу, затем продолжила: – При падении вы получили довольно серьезное повреждение в затылочной части головы, в рану попали осколки плексигласа, части материи – развилось заражение, из-за чего поднялась высокая температура. Сейчас этот процесс нам удалось подавить, но я не могу вам обещать, что вы быстро пойдете на поправку.
– Я не помню, как я оказался на берегу, – Гленн растерянно пожал плечами. – Сколько же я был без сознания?
– Сразу после падения в воду – часа полтора, не больше, – ответила она. – Надо благодарить случай и течение, которое направило баржу к берегу. Во всяком случае, по данным американцев, ваш самолет пропал из поля зрения около девяти часов утра 15 декабря. Мы нашли вас около полудня недалеко от церкви в Арроманше. Нашим агентам пришлось прокатиться так далеко. – Она снова улыбнулась. – Но их расторопность спасла вам жизнь.
– Но Арроманш – это Нормандия, там находятся англо-американские войска, – заметил Гленн с недоумением.
– Наши агенты были одеты в американскую форму и прекрасно говорили по-английски, – сообщила она. – Мы следили за вами, мистер Миллер. Мы ждали вас в Париже, но, когда поняли, что самолет потерпел аварию, немедленно приказали нашим агентам обыскать побережье. Мы сделали это быстрее ваших начальников, Гленн. Им, правда, было не до того. Вы, верно, не знаете, Гленн, но 16 декабря началось крупное наступление наших войск в Арденнах. Американским генералам стало не до музыки, фронт был прорван, а в тылу повсюду хозяйничали диверсанты, переодетые в американскую форму. Именно они и доставили вас сначала в полевой госпиталь дивизии СС «Лейбштандарт Адольф Гитлер», где вы попали ко мне на операционный стол, ну а потом уж мы переправили вас в Берлин.
– Я вижу, вы знаете, кто я, – Гленн начал осторожно, – тогда позвольте спросить: для чего я понадобился немецким диверсантам? Ведь я всего лишь музыкант.
– Вы узнаете об этом в самом ближайшем будущем, Гленн, – ответила она мягко. – Но сейчас нам еще рано об этом разговаривать. Вам надо окрепнуть. Сейчас вы плохой собеседник на серьезные темы.
Она встала, подошла к окну, глядя на покрытые снегом ели за окном.
– Тогда скажите хотя бы какой сегодня день. Как долго я нахожусь здесь, – попросил он. – Надеюсь, это не секрет.
– Вовсе нет. – Она повернулась. – Сегодня тридцатое декабря. Скоро наступит новый 1945 год. Прошло пятнадцать дней, Гленн. Вы должны радоваться, что вы живы.
– Я никогда не вернусь в Нью-Йорк? Никогда не увижу Хелен, – он отважился спросить и с волнением ждал ответа.
– На этот счет я ничего не могу вам обещать, – ответила доктор сухо. – Как вы понимаете, это не в моей компетенции, – затем взглянула на часы. – Сейчас придет сестра, пора принимать лекарства и провести перевязку. Я снова навещу вас чуть позже, Гленн, – пообещала она.
Каблуки глухо простучали по полу, она вышла из палаты. Ее голос еще несколько мгновений звучал в его памяти. «Это не в моей компетенции… Сегодня тридцатое декабря. Скоро наступит новый 1945 год…»
Он закрыл глаза. В ушах нарастал какой-то шум, похожий то ли на отдаленный шум винтов самолета, то ли на плеск волн. Гленн почувствовал, как его бросило в жар. На лбу выступила испарина.
Вдруг совершенно ясно, как на киноэкране, он увидел склонившегося над ним солдата, лицо которого скрывала камуфляжная сетка, спускающаяся с каски. Он приподнял его голову, затем перевернул его на спину. Обернувшись, что-то крикнул назад, позвал кого-то. Послышался
