Убей фюрера, Теодор - Анатолий Евгеньевич Матвиенко
Свидетелем мюллеровского неудовольствия становлюсь в берлинском морге Института судебной медицины, куда привезли трупы убитых в Праге английских агентов.
Лейтенант занял крайний стол. Лицо такое же чистое и безмятежное, как в нашу последнюю встречу, когда он повторял, что не остановится перед жертвами ради казни палача. Сдержал слово, его остановила граната.
– Узнаёте? Я спрашиваю – знаете его?
Бригаденфюрер похож на вулкан в миниатюре. Хорошо хоть плюётся слюнями, а не магмой. Торопливо выбрасываю руку в «хайле».
– Мне он представился лейтенантом Уорингтоном.
– Как всегда – пальцем в небо. Кто это?
Вопрос обращён к помощнику, тот роется в списке.
– Опознан как Ян Кубиш, британский парашютист. Чех по происхождению.
– Валленштайн! – рычит Мюллер. – Думаете, останетесь чистеньким? Будете блеять, что СД добыло сведения, а гестапо не воспользовалось? Нет уж! Вы не дали вовремя арестовать эту банду! Вы снабжали их информацией, изображая лояльность перед противником! Гейдрих стоит тысяч таких, как вы. Его никем не заменить.
Он разворачивается на каблуках и уносится прочь, разрывая криками печальную тишину морга. Я, как обычно в подобных ситуациях, кидаюсь к «дядюшке» Вальтеру. Граф уклоняется от рандеву и переносит его на поздний вечер, в сквер у ипподрома.
Конец июня, темнеет поздно. Свежо, как в лесу. В войну стало гораздо меньше машин, липы у ипподрома отражают газовую атаку большого города. Ветерок приносит запах конского навоза, впрочем, настолько слабый, что не портит атмосферу. Скорее придаёт ей обманчивое деревенское очарование.
Благодатная пора, если бы не тягостное чувство на душе: происходит страшное, погибают тысячи людей. Перед выездом слушал Би-би-си. Германские сводки не лгут, на юге СССР разразилась катастрофа. Я просто не имею права вот так расслабленно развалиться на скамейке, играя в безопасные игры, в ожидании фальшивого, но всё же родственника, что ни разу не оставил без помощи, обязательно поддержит, посоветует, замолвит слово кому надо. Откровенно, мне часто бывает неловко, что фон Валленштайн столь заботлив. Я-то помог ему бежать исключительно в интересах НКВД! Не могу его ненавидеть, хоть «дядюшка» и нацист, то есть в числе ответственных за грохот танковых гусениц у Ростова.
В сумерках вижу его фигуру. Почему-то в сопровождении двух незнакомых громил. Маеру я сказал обождать в машине.
Граф присаживается рядом со мной на скамейку, его спутники достаточно далеко, разговор не услышат. Всё равно, антураж мне не нравится. «Дядя» кого-то боится? Оказывается, меня.
– Письмо русского связника было адресовано тебе?
– Вальтер, откуда такое предположение? Если б я нашёл улику против себя…
– Её нашёл гестаповский эксперт, ты не рискнул уничтожить.
Меня пробивает дрожь, с трудом убираю её усилием воли. Руки держу на виду перед собой. Я в западне! Мало того – в полной, непролазной заднице. Нет сомнений, что люди графа получили приказ стрелять без команды. Хорош родственник!
– Это лишь ваше предположение.
– Отпираешься? Ладно, по порядку.
Он неторопливо закуривает. Как и я, одет в гражданское. На нём элегантный тёмно-серый костюм из дефицитной натуральной шерсти, очень тонкий. В куртке и штанах спортивного покроя смотрюсь рядом с ним, наверное, несолидно.
– Подозрения меня преследовали с самого начала. Уж больно ловко ты стал мне незаменим для выживания в тюрьме.
– Если вы о нападении двух блатных, то мимо. Потрошат каждого нового.
– Допустим. В таком случае вы знали, что бандиты возьмутся меня трясти. Ввела в заблуждение одна деталь – вас определили в камеру гораздо раньше. Обычно чекисты действовали грубее, хватали человека, потом к нему подсаживали своего. Но и этому есть объяснение – работали с другим объектом, переключились на меня.
– Нет. Но вы продолжайте.
– Вам правда интересно, Теодор? – он иронизирует, я не нахожу ничего смешного.
– Правда. Потому что если вы считаете меня агентом НКВД, то я жив лишь до конца беседы. Вы же не признаетесь Мюллеру, что протащили в РСХА русского шпиона.
– Браво! Смелые слова. Откровенно говоря, я считаю вас трусом. От страха вы способны на решительные поступки, в диапазоне от мужественных до безрассудных, лишь бы спасти свою шкуру. Для разведчика, кстати, прекрасное качество.
– Спасибо за комплимент, – я и дальше вовлекаю его в разговор, а сам просчитываю расстановку. Пуль могу избежать двумя способами. Заслониться его телом… Оно слишком мелкое, чтоб меня укрыть. Да и не перекрою сектор обстрела обоим. Резко кинуться вперёд, сбивая прицел, одновременно выхватить свой «Вальтер»? Надо продержаться, пока на звуки пальбы подоспеет Дюбель, он в сотне метров. Чёрт, всё не то! Даже приставить ствол к голове «родственника» не успеваю – снимут раньше.
– …Это не комплимент. Судите сами. Убийство чекиста в Казани. Выдержка под пытками в абвере. Хладнокровная ликвидация Чеботарёва. Того же Лемана – вашего коллеги. Вы готовы на что угодно ради выживания.
– Граф, я чрезвычайно тронут. Но не услышал ни единого доказательства работы на русских.
– До сегодняшнего дня их было много, все косвенные. Например, ваше письмо о плане «Барбаросса» в русское посольство.
Мой негодующий жест вызывает беспокойство стрелков.
– О «Барбароссе» в той или иной степени знали многие тысячи! Если и пришло какое-то письмо, почему я?
– Стиль, мой дорогой. Вы не просто привели факты. Всего несколько фраз, в них заключена общая оценка положения. Не нужно быть гением, чтобы понять: текст составлял аналитик. Круг подозреваемых сузился.
– Так. Ещё?
– В Минске, зимой. Видели слежку?
– Признаться – нет.
– А это была последняя проверка перед продвижением по линии СД. Наружка доложила: ничего предосудительного, в здание НКВД не заходил, общался с людьми, подходящими под потенциальные контакты. Один раз заглянул в квартиру на углу улицы Революционной. Я поднял их отчёт, не надеялся на память. Что характерно, площадь Революции в Париже вспомнили, а минскую улицу – нет.
– Граф, перечисленного вами достаточно для подозрений. Если эти улики сдать в гестапо, меня непременно пустят в разработку. Но даже для ареста мало!
Он тоскливо смотрит на стрелка.
– Но у нас не следствие и не суд. Ты убивал людей, всего лишь страхуясь. Мне отказываешь в таком праве?
– Тогда к чему разговор? Хотите, резко суну руку за отворот куртки, и ваши двое закончат беседу.
– Не спеши. Я не предъявил последнее доказательство.
Сволочь держит театральную паузу и долго затягивается. Я принципиально не курю с ним.
– Было очень сложно. Война, в России засекречены даже домовые книги. Агентов мало. Но мне удалось.
– Что? Не тяните, а то я сам выстрелю!
– Тебе некуда торопиться. Слушай. Мой человек поднял документы на Неймана-старшего. Действительно, дата ареста правильная, ещё в начале месяца. И табель выхода на работу соответствует. А вот у зубного врача твой отец побывал, когда мы свели знакомство в камере. Обычная ошибка НКВД. Кажется, всё подчистили, даже маму схватили для правдоподобия. Но жизнь – штука сложная, сохраняется слишком много следов, чтоб замести их все. Скажешь, это злонамеренная фальшивка дантиста, чтоб списать и спереть протезное золото? – он замечает мою протестующую гримасу. – Не исключено. Но количество совпадений запредельное. Ты – русский агент, Теодор, давно сидящий без связи.
– Нет. Но вас ни в чём убедить не могу. У меня есть предложение. Сейчас встаю и медленно иду к машине, руки держу на виду. Если уверены, что иначе нельзя, командуйте своим стрелять. Прощайте.
Очень плавно поднимаюсь. Конечно, я никуда не пойду. Вот выдерну ствол и прихвачу «дядю» в ад, если только первая же
